— Назад! Всем отходить. Нас прикроют самоходки.

Три «зверобоя» посылали снизу вверх тяжелые фугасы. Четвертая самоходка получила удар в лобовую броню и скатывалась по склону. Командир и наводчик были контужены. Механик-водитель не рискнул разворачиваться и подставлять под снаряды более уязвимую бортовую часть, колеса и гусеницы.

Павел Рогожкин пересел за прицел (он неплохо стрелял) и сумел вложить фугас в основание дота. Ответный выстрел, как огромным зубилом, ударил вскользь по броне, пропахав глубокую борозду.

Если бы 88-миллиметровая раскаленная болванка прошла на десяток сантиметров правее, она бы наверняка пробила рубку и разнесла все внутри. У заряжающего вывалился из рук снаряд, а от сильного толчка выключилось зажигание.

Это страшно, когда в бою вдруг наступает такая тишина. Она пахнет смертью и лишает даже смелых людей самообладания. Рвался к люку молодой радист. Его отпихнул ногой механик.

— Не мешай! Сиди на месте.

— Убьют ведь…

Над головой ахнуло орудие, которое зарядил сам Рогожкин. Самоходка Тырсина разбила противотанковую пушку. Поддерживая самоходку, вели беглый огонь «тридцатьчетверки». И неожиданно зачихал, завелся двигатель.

— Живем, — кричал механик-водитель и, рискуя опрокинуться, торопился увести машину из-под огня.

Атака сорвалась. Еще одну «тридцатьчетверку» догнал снаряд из дота. Ее сумели вытащить на буксире. На склоне горел танк с обугленным телом заряжающего на башне.

Первую машину, укрывшуюся в низине, добивали снаряды «стопяток». Когда загорелась и эта «тридцатьчетверка», трое уцелевших танкистов пересидели обстрел под уступом и добрались до своих.

— Почему прекратили атаку? — наседал на комбата Рябухина представитель штаба, подполковник в круглых очках. — Вы преодолели две трети расстояния. Еще рывок…

Контуженный комбат, сняв танкошлем, тряс головой и что-то бормотал. Наводчик совал ему фляжку то ли с водой, то ли с водкой.

— Хлебните, товарищ майор.

В низине вдруг ахнул взрыв. Сдетонировали снаряды в «тридцатьчетверке».

— Вы меня слышите, Рябухин? — тряс за плечо комбата штабной подполковник. — Почему прекратили атаку?

— Чего тебя слушать? — вдруг прорвало молодого комбата с тремя орденами и тремя нашивками за ранения. — Я половину батальона потерял. Всего за вечер и за утро. Наверху мины. Чего ты от меня хочешь? Угробить оставшиеся танки?

— Вы мне не тыкайте! — взвился подполковник. — Заелся, Рябухин. Был приказ…

Медсестра, оттолкнув подполковника, усадила комбата на траву.

— Антон, успокойся. Дай я посмотрю.

— Нечего там смотреть. Но медсестра, судя по всему, достаточно близкая к майору, быстро ощупывала коротко стриженную голову Рябухина и гладила его круглые мальчишеские щеки, не обращая внимания на подполковника.

— Ты все время лезешь вперед. Нельзя так. Тебя контузило, надо немного полежать.

— Хватит, Даша, — пытался встать комбат. — Мне боевую задачу решать надо.

— Подожди, голову перевяжу. О броню, видать, приложился.

Подполковник, что-то бурча, подошел к капитану Тырсину. Командир батареи понял, что штабист может настоять на повторной бесплодной атаке, и торопился разъяснить сложившуюся тяжелую обстановку.

— Мины наверху везде понатыканы, — козырнув, доложил он. — У меня две самоходки повреждения получили. Вон, гляньте, как машину лейтенанта Рогожкина приласкало. Трое самоходчиков из строя вышли, контузии получили. Экипажи неполные, надо срочно замену искать.

Неизвестно, какое решение принял бы штабист, но к нему подошел командир батареи 76-миллиметровых пушек ЗИС-3 и, пользуясь моментом, сообщил:

— Я отвел батарею в укрытие. Большие потери от минометного обстрела. Убиты и тяжело ранены шестнадцать человек, осколками повреждены прицелы на двух орудиях. Боекомплект израсходован практически полностью, ждем подвоза снарядов.

Подполковник растерялся. Исходя из сложившейся обстановки, продолжать атаку на этом участке было бессмысленно. Но и отсиживаться командование им не даст. Если Жуков дал приказ наступать, то его невыполнение грозит чем угодно, вплоть до расстрела на месте.

Подполковника инструктировали жестко: «Не церемониться! Гнать всех вперед, не давать никому отсиживаться. Трусов можете расстреливать лично». Он так и не понял, насколько серьезно было это сказано. К смертной казни за трусость приговаривает суд, военный трибунал. А он всего лишь штабист.

Пока подполковник раздумывал, что делать дальше, вышел на связь капитан Чистяков и доложил, что ведет наступление.

— Молодец Чистяков, — сказал Фомин. — Наступает активно. А там и мы повторим атаку, только отдышимся немного.