Шрифт:
С огромным трудом ее сознание вмещало в себя события прошедшей весны. «Не может быть… нет, это была не я!»
– Кекс убил Олежека, и это на меня так подействовало, что память ко мне вернулась… ну да, Пал Палыч меня предупреждал, что рано или поздно это случится! – Оля заплакала, потом засмеялась (без всякого намека на веселье), а потом снова заплакала – так мучительно жаль стало ей белобрысого соседского мальчика.
Часть четвертая
Прошло четыре дня с тех самых пор, как к Оле окончательно вернулась память.
Она лежала в саду, в гамаке, и читала книгу, вернее пыталась читать, поскольку никак не могла сосредоточиться.
– Вчера Олежека, должно быть, хоронили… – хмуро произнесла Мура, подойдя к Оле. – Что за жизнь, а?..
– Мура, молчите, мне так жаль его! – попросила Оля, вытирая слезы, тут же набежавшие на глаза.
– Всем жаль… – уныло буркнула домработница.
Из-за кустов появилась Кристина, как всегда, в прямой темной юбке и белой блузе, лишь расплывшееся чернильное пятно на груди, где был накладной карман, странно диссонировало с ее строгим, совсем не дачным обликом.
– Слышали? – возбужденно крикнула она.
– Что? – в один голос воскликнули Оля и Мура.
– Фаня чуть не разбилась! Только что узнала, звонили из Москвы…
– Жива?..
– Жива, жива, что ей сделается… А вот машина всмятку!
– С жизнью, что ли, решила от горя покончить? – тревожно спросила Мура.
– Нет, случайная авария…
«Ласточка… Она называла свою машину „Ласточкой“!» – мелькнуло у Оли в голове.
– Вот как бывает, человек за короткое время теряет все, что любил, – пробормотала она.
– Ха, любила! – с другой стороны появился Силантьев, слегка пошатываясь. – Она никого не любила.
– Машину и Кекса она точно любила! – с досадой произнесла Мура. – Ну, сына, может быть, чуть меньше, это все знали…
– Зачем только Кекса убили, не понимаю, – сказала Кристина, разглядывая пятно на своей груди. – Надо же, ручка протекла!..
– Как это не понимаешь? – вспыхнула Мура. – Он, значит, ребенка загрыз, а его надо было в живых оставлять?
– Ну он же не виноват! Это Фаня виновата, что оставила его вместе с ребенком… а Олежек был еще маленький и бестолковый, он наверняка сделал что-то такое, что разозлило Кекса…
– Что за люди! – с ненавистью закричал Силантьев. – Вчера телевизор смотрел, так там сказали, что чуть ли не девяносто процентов населения России за то, чтобы вернуть смертную казнь, а вот собачек они жалеют!
– Правильно! Потому что самый страшный зверь – это человек! – возмутилась Кристина.
– Давайте тогда все умрем, – предложила Оля, мрачно усмехнувшись. – Все, все человечество! А природа и животные пусть живут… мы им только мешаем.
– Хорошая мысль! – хихикнул Силантьев.
– Как можно шутить над такими вещами! – обиделась Кристина.
– А что? Кто-то из умных сказал, что нет более страшного сочетания, чем любовь к животным и нелюбовь к людям… – сказал Силантьев. – Я вот про одного физика, который то ли атомную, то ли водородную бомбу создал, такую вещь знаю… Он, значит, бомбу свою придумывал, которая разом несколько миллионов могла убить, и в то же время бездомных котят на улице подбирал… Уж такой жалостливый товарищ был!
– Серьезно? – удивилась Мура.
– Вы не понимаете! – топнула Кристина ногой. – А ты, Оля…
– Что, Кристина?
– Я думала, ты человек, а ты…
– Что я?
– Ты сама не знаешь, что такое любовь!
– А ты знаешь? – строго спросила Оля.
– У Оленьки замечательный жених, – встряла Мура. – Уж такой вежливый, такой обходительный… Было б мне лет на сорок поменьше, я бы непременно его отбила у нее.
Кристина несколько мгновений смотрела на Муру, вытаращив глаза. Потом, ни слова не говоря, умчалась прочь.
Оля тоже отложила книгу, выпрыгнула из гамака и пошла в совершенно противоположную сторону.
Сияло солнце, нежно пах гелиотроп, и над цветами сонно жужжали шмели – все вокруг дышало покоем и благодатью, но почему-то не было мира в душах людей, живущих здесь…
В дальнем конце сада, за флигелем, где жили Оля, Викентий и Эмма Петровна, пряталась в зарослях крапивы душевая кабина. На крыше ее была огромная бочка с водой, нагревавшейся естественным путем – от солнечных лучей.
Оля зашла внутрь и разделась.