На следующий день я отправилась в компьютерный класс, чтобы включить аппаратуру перед приходом студентов, и решила воспользоваться возможностью проверить почту. Там было письмо от мамы. Когда я прочитала первую строчку, все мое тело сковало судорогой, и мне захотелось кричать.

Вчера утром умерла бабушка.

Не в силах дочитать письмо, я выбежала из кабинета, пошла в туалет и долго смотрела в зеркало, как по щекам у меня катятся слезы.

Я знала, что это случится во время моего отсутствия. Перед тем как уехать из Австралии, я попрощалась с бабушкой, полностью отдавая себе отчет в том, что, вероятно, вижу ее в последний раз. Так почему я испытываю такое потрясение? Почему у меня такое чувство, будто меня ударили по голове?

Я была уверена в том, что совершенно готова к этому моменту. В конце концов, за последние несколько лет бабушка дважды оказывалась на пороге смерти. Когда ее поразил первый обширный инсульт, она была в критическом состоянии. Потом, через несколько лет, у нее случился тяжелый сердечный приступ, и мы все уже с ней попрощались, собравшись у ее постели в палате для безнадежных больных. Но через несколько дней ее выписали из отделения для умирающих; живая, она вернулась домой, где героически продолжала одной рукой печь пирожные, вязать и писать картины, пусть даже с помощью сиделок. Поэтому сейчас я чувствовала себя так, будто пережила и перестрадала ее смерть уже дважды, и это было для меня слишком – это казалось несправедливым.

Никогда в своей жизни я не ощущала такого одиночества. Но в то же время я отчаянно желала побыть одной. Последнее, чего мне хотелось бы, это вернуться в образовательный центр и встать перед стаей угрюмых тинейджеров. Выйдя за дверь, я поймала взгляд ласковых глаз Рикардо. Он положил мне руку на плечо, и я почувствовала, как его тепло проникает сквозь мое тело. Он спросил, что случилось, и я рассказала.

— Возвращайся в отель, я тебя подменю.

Он передал мне мою куртку и сумку из-за стола рецепции. Ни на кого больше не глядя, я вышла за дверь, сбежала по лестнице и поймала такси до гостиницы.

Я была первой бабушкиной внучкой и проводила с ней в детстве много времени. Для меня она была олицетворением нормального бытия: ее дом был миром, где все разумно и предсказуемо. Где ели, просыпались и ложились спать, принимали ванну в одно и то же, строго определенное время. Это было прямо противоположно обстановке в доме родителей, где никогда нельзя было знать наверняка, что сейчас произойдет.

Моя бабушка всегда внимательно выслушивала меня; когда я обсуждала с ней свои проблемы в школе, она воспринимала их как серьезные, взрослые проблемы и всегда давала мне хороший совет.

Наши отношения только окрепли, когда я стала подростком, тогда как мои радикальные родители – дети послевоенного поколения с его демографическим взрывом – считали меня трудной девочкой. Когда они подслушали один мой телефонный разговор, в котором упоминалось слово «экстези», то впали в истерику и пригрозили отправить меня в закрытую школу, расположенную в пустыне. Разумеется, тот факт, что мой отец в 1970-е годы восторженно писал об употреблении наркотиков для развлечения, не имел для них никакого значения. Вскоре после этого нас с сестрой перевели в элитную англиканскую частную школу в столице потому только, что в пустыне закрытых школ не оказалось.

Напротив, моя бабушка с большим интересом слушала, когда я рассказывала ей о наркотиках; она даже призналась, что была бы не прочь как-нибудь покурить марихуану. Впоследствии в течение пяти мучительных лет, последовавших за инсультом, когда парализовало все тело моей бедной бабушки, за исключением правой руки и головы, в доме держали для нее особые сигареты – на тот случай, когда не действовал морфий.

Впервые с момента отъезда мне нестерпимо захотелось домой, к родным, к маме. Я пошла в интернет-кафе, которое находилось через дорогу от гостиницы, чтобы дочитать письмо до конца. После этого мне стало намного легче. Бабушка тихо скончалась в окружении родных: ее дети и брат-близнец были рядом и держали ее за руку. Бабушка никогда не любила похороны, поэтому вместо поминок близкие устроили праздник в ее честь и выпустили в небо 83 оранжевых воздушных шара – по шарику за каждый прожитый бабушкой год. Меня утешала мысль о том, что ее страдания закончились. В конце письма мама сообщала, что все семейство приедет навестить меня в Мехико, как только моя сестра Анжелика сдаст последние школьные экзамены. Это была хорошая новость, однако она меня обеспокоила. Мои родители – чудесные люди, но с ними просто беда. Я знала, что они примутся дотошно изучать мою жизнь… Чистая ли у меня одежда? Поглажена ли? Не слишком ли я исхудала? Не нужно ли мне к стоматологу?

Прежде чем я успела подумать, что это я делаю, мы с Рикардо стали близки. Мне никогда не узнать, было ли это побочным эффектом электрошока или просто я вконец истосковалась по близким отношениям. Но наступил момент, когда я обнаружила, что не могу сопротивляться желанию быть с ним, и это было взаимно.

Эволюция наших отношений – от рабочих и дружеских до любовных – была стремительной, но в то же время настолько естественной, что я почти не заметила, как это произошло. Полный смысл этого события дошел до меня, по правде говоря, только когда мы вместе ехали в автобусе обратно в Мехико. Мы ехали молча, обнявшись в темноте так, будто знали друг друга много лет.

Я рассказала Рикардо об Октавио: что он мой сосед и что мы хорошо ладим, но редко видимся друг с другом. Я не сочла нужным рассказывать подробности о моем увлечении Октавио, особенно сейчас, когда подтвердилось, что всякая близость между нами, которую я ощущала, должно быть, существовала только в моем воображении. Когда я думала о нем, у меня сжималось сердце. Но пора было забыть о нем и двигаться дальше. Может, если у меня появится молодой человек, это вымостит мне путь к по-настоящему дружеским отношениям с Октавио.