– Во славу Господа и Тела Твоего! – страстно зашептал Амвросий, во славу всех Живых и Радостей Скорбящих!

– Во мне источник лжи и заблужденья, – зарыдал я, хватаясь руками за голову.

– Ты, сына, близок к выходу из мрака, – обрадованно прошептал Амвросий, – только иди и не бойся!

– Пожалуйста, покашь мне выхадь отселева! – взмолился я, – я же не зренькаю, куды он задевалси, али вязде иво, иль духи забредали?!

– Есть очень нечистые духи, – прошептал Амвросий, – у них природа страшно демоническа, вообще природа их – это демоническая сила, она наводит страхи на умы, в сердца вселяет часто беспокойство и, затемняя в людях чистоту, она скрывает Истину по Смерти, на поругание пороку Красоту бросает, как в расставленные сети! Ее не чувствуют нигде одни лишь дети!

– И где же выход, где же та стезя, куда по жизни устремляются друзья?! – прошептал я, склоняя вниз голову.

– Не знаю Истины, – признался мне Амвросий, – но чувствую, что и твоя Душа ее по каплям в мыслях собирает! Так в чаще зверь свою добычу ищет, заранее почувствовав тепло от проливающейся в его жертве крови…

– Спасибо! – я захотел пожать Амвросию руку, но он мгновенно исчез, а потом я обнял сам себя и заплакал, но это длилось недолго. Я захотел протянуть свою руку черной пустоте, окружающей меня, но вместо этого я пожал руку входящему в эту пустоту Вольперту.

– Врач больному не товарищ! – поморщился тут же Вольперт, быстро освобождая свою ладонь из моей.

– Однако вежливость спасает королей, – прошептал я и низко в пояс поклонился ему.

– Вы, что, с ума сошли?! – возмутился Вольперт, но тут мы поглядели друг на друга и вместе дружно захохотали. Я бы не смог назвать этот смех искусственным, как и естественным тоже. Смеялись мы долго, часа два или три, во всяком случае, я на часы не заглядывал, да их у меня и не было.

– Я все-таки не пойму, – удивленно пробормотал Вольперт, – как это вам удалось заставить меня так рассмеяться, так долго и против моей собственной воли?!

– Я лучше промолчу, и, может, стану мудрым, – улыбнулся я в ответ.

– А знаете, мне вас жалко, – задумался Вольперт, – в вас что-то есть такое, что мне очень в жизни не хватает!

– Мне, кажется, что тебе не хватает меня, – вдруг голосом Сирены прошептал Вольперт, – ну, разве не так, мой сладкий?!

– Неудивительно, что вы психиатр, – усмехнулся я, – наверное, с такими больными мозгами гораздо легче лечить остальных?!

– Да, нет же, – опять своим голосом заговорил Вольперт, – для меня это просто игра, в которой ты все время не ты сам, а кто-то другой! Я и психиатром-то стал лишь потому, что не люблю быть самим собой! Знаете, ведь это ужасная мука, когда ты – это ты!

– Наверное, мало приятного быть таким же больным и беспомощным типом, как я?! – предположил я, уже нисколько не удивляясь куда-то опять исчезающей мордеы Вольперта, – или, может, Вам приятнее мучить и управлять такими больными, как я?! А, может, Ваше неожиданное появление необходимо, чтобы оправдать наличие в моей крови трифтазина с вирнолом?! – спросил я у опять возникшего профессора, но он только громко засмеялся и опять исчез, и почти тут же я оказался вместо голой камеры в одном кабинете с Верой, которая нисколько не удивилась моему возникновению.

Она курила, беспокойно затягиваясь и хмуро поглядывая на меня, почти совсем как в прошлый раз.

– Тебя тревожит мое состояние или то, что нахожусь здесь?

– И то, и другое, – ответила Вера, нервно покусывая губы,

– впрочем, ты этого никогда не поймешь!

– Скажи, а почему ты все же допустила, что тобой овладел здесь прямо на столе Вольперт?!

– Замолчи! Я не хочу об этом говорить! – заплакала Вера, прикрыв ладонями лицо.

В ту же секунду я сорвал с нее черный плащ и тут же на столе, как Вольперт, овладел ею.

– В каждом больном есть доля врача, – озвучил наше соитие Вольперт.

– Или просто собачья свадьба, – горько усмехнулась Вера, уже сползая со стола и глядя на Вольперта и меня с одинаковым презрением.

– Черт! Как я ненавижу всех вас! – закричал я и снова ощутил, как меня сзади колят тремя фантазиями, то есть проклятым трифтазином, а еще не менее ужасным вирнолом, и как теперь уже я постепенно весь растворяюсь в этом душном воздухе, быстро постигая свою невесомость, а может, даже бесконечность…

«Начало не имеет возникновения», – с этой фразы Платона, а может, самого Вольперта начинается узнавание мною нового места в виде идеально белой комнаты, где на белом столе стоит белый гроб, а в нем как обязательная принадлежность гробу лежит голая девушка с золотистыми длинными, как конская грива, волосами, свешивающимися с гроба и доходящими до самого пола.

Я дотрагиваюсь до гроба, и с него тут же слетает белая пелена вместе со столом, на котором был этот гроб, и я уже вижу, что это не гроб, а огромный аквариум, в котором плавают чудные морские рыбы между ее золотистых волос, плавающих в нем, как водоросли, а сам гроб висит на золотых цепях, прикрепленных к золотым столбам, на конце которых высятся светильники в виде стеклянных шаров, внутри которых светятся звезды и тоже плавают рыбы между золотистых волос девушки, которые невидимыми нитями расстилаются и поднимаются повсюду, а на шарах-светильниках-аквариумах вздрагивают золотыми крыльями гигантские бабочки, имеющие странные птичьи тонкие и загнутые клювы, а глядя наверх, я обнаружил вместо потолка светящееся звездами ночное небо, а на фоне неба – черный силуэт летящего к звездам человека.