Иван равнодушно отшвырнул грамоту — даже такое известие сейчас не тронуло его. Тяжело навалился грудью на стол и долго сидел так — в суровом и чутком оцепенении, будто ждал чего-то или прислушивался к чему-то в самом себе. Потом придвинул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул его в чернила, крупно, неровно, быстро начал писать: «В пречестную обитель пресущественной и преблагой троицы и преподобнаго и богоноснаго отца нашего святаго Сергия чудотворца, иже о Христе божественнаго полка наставнику и руководителю преподобному архимандриту Ионе с братиею царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии челом бьет, дабы пожаловали вы и молили господа бога о нашем согрешении, понеже как человек согрешил я, ибо нет человека, могущего и один час прожить без греха. И посему молю, преподобие ваше, да подвигнетесь со тщанием на молитву, да ваших ради святых молитв презрит бог наши великия беззакония и подаст нам оставление грехов, дарует нам разум, рассуждение и мудрость в управлении и строении богом преданного мне стада христовых словесных овец…»

Тонко взвыла отворяемая дверь… Иван вскинулся испуганно, злобно закусил губу. Дверь отворилась. Вошел старый Басманов. Иван уже намерился запустить в него бронзовую чернильницу, но в самое последнее мгновение вспомнил, что сам велел ему прийти, и успокоился.

Басманов почтительно остановился у двери.

— Заходи, заходи, воевода, — позвал его Иван. — Поджидал уж тебя. Садись. Поближе садись!

— Никогда не сидел я при тебе, государь.

— Садись, тем меня не унизишь. Велю, так садись!

Басманов сел на край лавки, недалеко от Ивана, устало распластал по коленям свои большие руки, расслабленно вздохнул.

— Притомился, воевода?

— Есть маленько… Чай, и ты, государь, не на пухах леживал!

— Мне богом велено!

— А мне что ж сказать?.. — Басманов вздохнул, глянул на Ивана. — Мне тобой велено, и ин богом, выходит, також.

— Что ж, не повели я — на печи лежал бы?

— Без подневолья, государь, каждый сам по себе, как стадо без пастуха! Без перевясла и веник рассыплется. Кто на печи лежал бы, кто на лавке, кто в кабак… Шалы-валы, торы да ёры! Не велят, так не шевелят! А воля, она совокупляет. Принуждает деять, думать, творить. А коли деешь, творишь, думаешь — живешь и у бога счастливой судьбы заслуживаешь. Вестимо, не каждый так!.. Иного чужая воля гнетет!.. Но то — отщепенцы, государь! Таким и свобода в тягость!

— Верно рассуждаешь, воевода… Не в угоду ли мне?

— В угоду не рассуждают, государь! В угоду повторяют чужое да лебезят…

— Войско — что? — резко перевел Иван разговор на другое, не то задетый ответом Басманова, не то полностью удовлетворенный им.

— Войско готово. Завтра с рассветом первым уйдет передовой… Токмо… вслед за ним не выступать бы остальным, государь. Повременить надобно… Остальным выступить на полдня позже. Затем, государь, — заторопился Басманов, боясь, что Иван перебьет его и не даст высказать мысль до конца, — затем, чтоб обхитрить литвинов. Передовой подойдет к Полоцку и начнет помаленьку палить по посаду. Литвины, глядя на малочисленность войска, не больно встревожатся. Решат — на малую досаду пришли русские… Подразнить! В Полоцке Довойна сидит, войска у него немного — на вылазку не отважится, хоть и храбр воевода и умен.

— Считал, что ль, ты его войско?

— Не считал, государь… Да кто в зиму большое войско по городам держит?! От большого войска зимой городу досада великая: прокормить надобно, протеплить, жалованье впустую отдать.

— Пусть так, — согласился Иван. — Нам оттого польза все одно выйдет.

— Польза выйдет большая, коли наступим на них хитростью. Ежели мы подойдем всем войском и станем под городом, литвины увидят силу такую великую и споро изготовятся к облежанию 75. Мы же им время на то дадим, покуда станы разметывать будем. Они по нас со стен палить учнут, вредить нам… Все одно ночи ждать. А так — мы затравим их передовым, пусть дотемна побросаются ядрами, а потемну, под покровом ночи, остальное войско подведем под город, стан раскинем, туры наставим, тыны наведем, стенной наряд наперед высунем, а с рассветом и ударим со всей мочи. Покуда литвины с духом соберутся, мы им великий урон причиним. Полегче на приступ идти будет.

Иван задумался, затеребил свою куцую бородку… Молчал. Молчал и Басманов. Идя сюда, он почти не надеялся, что Иван выслушает его, но Иван выслушал… Это и удивило Басманова, и ободрило, но надежды на согласие Ивана у него не было, хотя он и не представлял, что могло заставить Ивана отвергнуть такой хороший план. Одно лишь упрямство и ущемленное самолюбие, что не он выдумал его. Помешать осуществлению этого плана могло только одно — присутствие под Полоцком большого литовского войска. Но присутствие под Полоцком большого литовского войска помешало бы осуществлению и главного плана — взятия Полоцка.

— Скажи, Алексей Данилович… — Иван впервые назвал Басманова по имени и отчеству. — Скажи, возьмем мы Полоцк?

Басманов хоть и не ожидал такого вопроса, однако не растерялся. Подумав, спокойно и достаточно твердо ответил:

— Можем взять. Феллин был покрепче, и то взяли! Пятьсот пушек на стенах стояло…

— А может, повернуть назад, покуда не поздно? Может, чересчур много задумал я? На своих подданных управы не сыщу, а уж вздумал чужих государей управить!

Басманов глянул на Ивана — лицо того было сумрачно, взгляд непритворно растерян.

— Мало задумаешь, еще меньше сделаешь! Не в поучение тебе реку, государь, — к слову. Отступишь от Полоцка — вовсе управы не сыщешь. Закусят удила!.. Возомнят — застрашился ты! Собаке спину покажи, непременно вцепится. Токмо сейчас и нужно тебе твердым быть, силу свою проявить… Воротынского нет, Шереметева нет, Курбского нет!.. Думаешь, не мнят они, что без них ты как без хребта?!

— Ты будто у каждого в мыслях побывал, воевода, — тихо, почти шепотом, сказал Иван, но Басманов так и сжался от этого шепота. — Настраиваешь меня супротив тех, кто идет со мной живот свой положить за дело мое.