— А ты, Васька?..

— А чиво?!. С седмичку побыл бы! — сознался Васька. — Отоспался бы!.. Токо вместо тебя, государь, никак не хочу!

— Слышь, поп?! — толкнул Иван дремавшего на сундуке за его спиной Левкия. — Васька царем хочет быть!

— А господом богом паки не жаждет он стать? — пропыхтел Левкий. — Всегда ты, Василей, слагаешь словеса неприязнены. Язык твой изъять потребно! Плачьтесь, дети мои, о произращении греха!

— Дык я… я чиво?.. Я от души! — несмело оговорился Васька.

— Люблю тебя, Василий! — сказал Иван. — Душа у тебя настежь. А Басман юлит! И ты… — Иван повернул голову к Владимиру, — братец, юлишь! Хочешь ты быть царем!

— Перед богом вопроси меня! — вскинул руку Владимир. — Не даст мне господь покривить!..

— Ну не пыхай, братец, — вдруг омягчился Иван. — Не по злу я… Для оживки, чтоб не поснули вы. Темрюк кого хошь усыпит! Говорит, что на себя грезит. Надо слать его в Бачсарай, чтоб хана и всю его орду усыпил своими рассказами.

— Могу и молчать, — обиделся Темрюк.

— Скор — молчать!.. Я, что ль, на Москве был да все вызнал?! Словили шепотника того?

— Чернь его в прорубь…

— Ах, дьяволы!.. — Иван хлопнул по столу ладонью: и досада и довольство смешались в его голосе. — Не дознаться теперь, кем сылан был!

— Вон чадь за тя како стоит! — сказал с восторгом Левкий. — Любезен ты им! Кликни их на ворогов своих!

— Я б царство оставил, коли был бы народу своему постыл, — напыщенно сказал Иван и, словно устыдившись этой напыщенности и неискренности или почувствовав, что они унижают его в глазах присутствующих, снова развернул недочитанный свиток. Дочитав его, сказал Левкию:

— Митрополит грамоту благословенную дослал… Надо бы нам в Кириллов иль Троицкий монастырь милостыню послать с просьбой молиться о наших победах. Куда пошлем?

— Пригоже в Соловецкий, к Филиппу… Должно исправит обедни и молебны Филипп. Истовый служник!

— К Филиппу пригоже, да пути туда месяц. Пошлем в Кириллов.

— Три рубли пошли да грамотку в целый лист! Щедрое слово царское дороже серебра!

— Нет! Пошлем семь, а грамотку — скупо, как от Казани слали… Не в пользу пред чернцами разглаголивать!

— Бысть якоже повелел еси! — сказал Левкий и, неохотно осунувшись с сундука, поволочился к двери. — Сребро отсыпет кто ж гонцу? — спросил от порога.

— Сам и отсыпь! — недовольно бросил Иван.

— Милуй, господе… дева святая и Никола-угодник! — праведнически прижал к груди руки и закатил глаза Левкий. — Идеже сыскать мне селику мошну? Солнце преложится во тьму и луна в кровь, преже обрящется се гобезие 70 во мне!

— Заскряжничал поп, — сказал Иван Владимиру. — Писание помянул!.. Второго дня от меня перстень с яхонтом пристяжал, а Лазарем прикидывается!

— Перстень — дар, государь! То мне в радость, а не в мошну!

— Вот лис! Ладно, мы с братцем складемся на молитву о воинстве нашем.

— Дозволь мне своею казной отдать сию милостыню! — попросил Владимир. — На святое дело — мне в радость!

— Ну изволь, братец, изволь, — согласился Иван.

Владимир поклонился Ивану и ушел вместе с Левкием.

— В оторопи князь, будто кипятку хватил, — с насмешливой подозрительностью сказал Темрюк, лишь за ними затворилась дверь. — С чего бы сие? Уж не притаил ли чего за душой да страшится теперь за свою утайку?

— Тебе что за дело до его души? — резко сказал Иван, распечатывая грамоту под черной печатью. Черными печатями скреплялись грамоты Посольского приказа. — Не на Ваську — на царский род умышляешь! Может, завтра еще моей души домогаться станешь? Смел больно стал! Из крина 71 поди, набрался смелости?!

Темрюк затаился под стеной, как опроказившийся щенок, настороженно следя за Иваном, который медленно раскручивал грамоту и, казалось, ждал от Темрюка то ли оправдания, то ли просьбы о прощении, но Темрюк молчал — он не посмел даже просить прощения.

Грамота первой же строкой захватила Ивана… Висковатый писал ему об известиях от Нагого, который доносил из Крыма, что встретили его в Бахчисарае хорошо, и когда он шел к хану и от хана, то зацепки ему не было никакой. Ни встречники, ни придверники о пошлинах не поминали, и мурзы, и беи посохов перед ним не метали, а кто метнул, он того посоха не переступал, дабы не давать лишних подарков, кроме тех, что были посланы с поминками. Еще Нагой доносил, что как раз в его приезд в Бахчисарай пришли от польского короля большие поминки — тридцать шесть телег со всякою рухлядью и что хан стал торговаться с королевскими послами, говоря им, что у него сидит московский посол, приехавший просить мира, и если король не станет ему слать вдвое от того, что прислал, что он замирится с московским государем и будет вместе с ним Литву воевать. «А ему, Нагому, — писал Висковатый, — через те королевские подарки хан рек: «Король мне дает казну и поминки ежегод, а государь ваш со мной бранится и казны и поминков, как было при прежних государях, не посылывает. Ежели государь ваш хочет со мною дружбы, то пусть дает мне казну, как давал Саип-Гирею царю, да и ту мне казну дает же, что мне король дает, да и сверх королёвой казны поминки дал бы, а ежели не даст мне казны и поминков, то мне с государем вашим для чего мириться и королёву казну для чего терять?»