Иван вдруг резко обернулся, схватил стоявшего сзади него Левкия за рясу, притянул к себе.

— Возглаголь, святой отец, схимники — ангелы?

— Ангелы, государь!

— Место им на небе?

— Истинно, государь, на небесех!

— Господь бог, верно, не простит нам, святой отец, ежели мы ангела на земле держать станем?!

— Не простит, государь! На небо его…

— Басман! — крикнул затейно Иван. — Возьми-ка у пушкарей бочонок пороху. Да поживей.

Федька кинулся к пушкарям, а Иван снова ткнулся лицом в Шаховского и с издевкой спросил:

— Обедню нынче стоял, Рюрикович? Может, в колокола ударить?

— Что вздумал ты, государь? — задрожал Шаховский. — Не бери на душу греха! Христом-богом молю тебя!.. Винен я пред тобой, винен! День и ночь буду грех свой отмаливать!

— Молчи, собака! Знаю я ваши молитвы! С Курбским небось, с родичем своим, сговорились на противу?! Тот тоже притаил камень за пазухой. Он тебя подбивал на зло — ответствуй?

— Сам я грех взял!..

— Врешь, собака! Все вы единой ниткой пронизаны!.. Как бисер.

— Помилуй, государь, богом заклинаю тебя!

— Бога не поминай, Иуда! Он тебе не заступник!

От пушкарей Федька проворно катил бочонок. Кто-то вызвался ему помогать, и вдвоем они быстро подкатили его к. Ивану. Иван недобро глянул на Федькиного помощника, свирепо двинул челюстью.

— Подсобить вызвался, — поспешил выручить своего помощника Федька.

— Кто таков?

— Нарядного головы Еремея Пойлова соцкий Малюта Скуратов, государь.

— Харя у тебя волчья, Малюта. Хочешь мне послужить?

— Повели, государь!

— С зельем управляться можешь? Бочку сию выпалишь?

— Повели, государь!

— Вяжи его к бочке, — кивнул Иван на Шаховского.

Малюта сгреб Шаховского, бросил на бочку, будто ворох тряпья, и стал оплетать веревкой. Федька стоял рядом, смотрел, как проворно управляется Малюта, и у него сосало под ложечкой.

— Государь, помилуй! — дернулся Шаховский. — Христом-богом молю тебя! Государь!.. Государь!..

Стоявший неподалеку и доселе молчавший Токмаков тихо сказал Шаховскому:

— Умри достойно, князь. Пошто вопишь, будто холоп!

— Благодать те, боярин, — всхрипел Малюта, затягивая потуже веревку. — Прям в рай угодишь!

У Федьки потемнело в глазах. Он почувствовал, что вот-вот упадет. Тогда он наклонился над Шаховским и стал помогать Малюте.

— Что руки-то трясутся? — гуднул Малюта в самое ухо Федьке.

Федька отдернул руки, затравленно посмотрел на Малюту — тот с презрением, густо плюнул.

Шаховский утих, только глаза его с жадным отчаяньем смотрели в сине-желтую марь неба, и губы еле видно шевелились в последней молитве.

Левкий склонился над ним, кротко, с печалью вымолвил:

— Бог ждет тя, сын мой… Почудимся, братие, человеколюбию бога нашего.

— Исповедуй, святой отец, очисть душу.

— Всевышний примет тя без исповеди, сын мой.

— Царь, ирод! — вдруг простонал Шаховский. — Бог не простит тебе! Не простит!.. Будь проклят!

Но царь не слышал его проклятий. Он отъехал далеко в сторону, под самую крепостную стену, вместе с ним отъехали и все остальные. Казачья сотня на рысях ушла перенять и остановить приближающуюся к крепости посоху. Уехал с Левкием Федька Басманов. С Шаховским остался один Малюта.

— Погоди еще… — тихо попросил Шаховский. — Еще малость… Пусть солнце из-за облака выйдет.

Малюта посмотрел на небо, озабоченно сказал:

— Надолго застилось. Пошто втуне коснеть, царя гневить?! Перед смертью не надышишься, боярин!

— Крест с меня сыми, — сказал Шаховский. — С крестом не казни… Себе возьми… Чтоб помнил про меня… Тебе прощаю… Холоп ты…

— Мне бог простит, боярин!

Малюта вынул из бочонка пробку, наскреб на ладонь пороху, стал набивать им фитиль. Фитиль был короток, в пядь. Малюта набил его порохом, один конец заткнул трутом, другой, открытый, вставил в скважню бочонка. Быстро высек огонь — трут задымился.

— Теперя недолго, — сказал он Шаховскому и резво кинулся прочь.

Громыхнул оглушительный взрыв, черный дым и туча взметнувшегося снега застлали поле, дорогу, небо… Лица воевод, стоявших рядом с Иваном под крепостной стеной, стали еще безжизненней, как будто колыхнувшийся от взрыва колокол на колокольне прогудел на их собственной тризне.

В Невеле Иван задержался на два дня: ожидал подхода остальных полков, готовил к набегу татарские и черкесские полки, во время долгих объездов по городу наставлял остающегося в нем воеводствовать — вместо казненного Шаховского — Токмакова, где и что восстанавливать или спешно строить наново, чтобы к весне сделать крепость неприступной и надежно закрыть ею рубеж, ибо весной, лишь сойдет полая вода, непременно придут промышлять к порубежью литовцы.