Изола провела пальцем по шраму, представляя свой палец скальпелем, чтобы не думать о том, как Эдгар лежал под наркозом в ярко освещенной операционной.

– Неудивительно, что ты ненавидишь больницы, – тихо сказала она.

– Ага, – вздохнул он, крепче обнимая ее за плечи. – И, как я уже сказал, было так здорово наконец заполучить эту чертову почку, но… порой меня до сих пор мучают угрызения совести, – выдавил он, пытаясь выразить свои муки словами. – Ну вроде как я, типа, желал этому человеку смерти… – Он с трудом сглотнул, глядя в потолок.

– И твое желание сбылось, – шепотом закончила Изола. Снова провела по шраму, словно расстегивая его, чтобы увидеть внутри чужие органы. – Но, – так же шепотом добавила она, – разве в каком-то смысле они до сих пор не живы, эти люди? Хотя бы по частям.

Она проснулась на рассвете и обнаружила матушку По за медитацией на соломенном коврике в гостиной. Должно быть, вибрация паркета под осторожными шагами Изолы потревожила ее нирвану, потому что когда Изола попыталась прошмыгнуть мимо нее в коридор, мама Эдгара, не открывая глаз и не шевелясь, жизнерадостно вопросила:

– Уверена, что не хочешь остаться на завтрак, дорогая?

Матушка По вручила Пака Изоле, пока сама хлопотала на кухне. Потеряв дар речи от чудесного вертлявого малыша и либеральных взглядов матушки По («Пожалуйста, зови меня Цветком Лотоса»), Изола не стала указывать на ошибочность ее выводов. Они с Эдгаром не занимались сексом. Изола думала об этом, но, в конце концов, ей оказалось достаточно просто лежать рядом с ним и разглядывать в лунном свете его обнаженное тело, так и не показав ему своих синяков и отметин в виде полумесяцев.

Вот он, наконец-то, – якорь. Хрупкое счастье, соломинка в бурном потоке, за которую она могла крепко держаться, даже когда самого Эдгара не было рядом.

Изола и Эдгар часами говорили обо всем. Даже когда ребенок спал и им приходилось шептаться, лежа на полу под бормочущие на минимальной громкости фильмы, – даже тогда они чувствовали друг друга. Пока Изола заплетала в косичку прядь своих мультяшных волос, Эдгар поедал ломтики персиков. Пальцы сплелись, но тут в церкви вдалеке прозвонили колокола, и влюбленные разъединили руки.

Единственное отцовское правило – «Никаких ночевок!» – последовательно нарушалось с той самой первой ночи, проведенной Изолой в объятиях Эдгара. Конечно, папа Уайльд об этом не знал: Изола просыпалась на рассвете, украдкой прокрадывалась домой и сминала простыни, чтобы создать иллюзию мирного сна в своей постели.

Изола стеснялась рассказать Алехандро о своих отношениях с Эдгаром. «Руслана и Кристобелль с удовольствием бы посплетничали», – с внезапной болью в животе подумала она.

Алехандро снова подолгу пропадал где-то. Больше всего Изола не любила, когда он уходил по ночам. Они спорили, но в итоге он всегда исчезал, и воздух без него становился холодным, а по возвращении призрака – замирал.

В такие ночи Алехандро настаивал, чтобы с Изолой оставалось единственное существо из Детей Нимуэ, хоть на йоту достойное доверия. Винзор всю ночь дулась, и Изола не чувствовала себя в безопасности; если бы Алехандро предупреждал ее о своих планах заранее, она бы оставалась ночевать у Эдгара.

Винзор все равно не годилась в телохранители. Однажды ночью, когда Алехандро отправился в Шотландию обсудить с призраками друидов изгнание какого-то навязчивого духа, Изола поймала Винзор на попытке стащить из комода английскую булавку. Фея утверждала, что хотела сделать из нее крохотный штык для защиты от агрессивного паука. Впервые в жизни Изола порадовалась, что рядом нет дедушки Ферлонга: тот бы обиделся на Изолу, узнав, что она не прибила паршивку на месте.

– Я так рада, что ты вернулся, Алехандро! Прости, что накричала.

Алехандро, первый и последний герой, присел на краешек кровати Изолы и приложил палец к губам, другой рукой вертя серебряную пуговицу жилета. Изола не знала, чего ему стоило уйти – ив какую цену обойдется остаться. Алехандро требовалось отвлечься, и он пытался мысленно перенестись куда-нибудь в солнечное место, вроде Испании.

– Хотя я и вправду ненавижу Винзор.

Алехандро улыбнулся и отошел к окну, укрепляя разум в ожидании худшего. Но в полночь, когда принцесса наконец уснула, а Флоренс продолжила шепотом распевать свои песни на лужайке, его рука, словно чужая, развязала галстук и петлей затянула его вокруг шеи Изолы. Алехандро смотрел, как Изола открывает глаза, разбуженная прикосновением холодного шелка и внезапным давлением. Ее глаза, переливавшиеся радугой в лунном свете, сказали все без слов.

Чтобы не убить ее, Алехандро пришлось собрать в кулах всю свою любовь до последней капли. Руки обмякли, он опустился на пол и промолчал до утра. На улице Флоренс хохотала во всю мощь своих легких, наполненных кровью.