Изола купила с лотка сладкой ваты и принялась отрывать кусочки липкой сахарной субстанции и класть их в рот. Они таяли на языке, эфемерные, как ее сны. Сахар растекался по венам, словно героин. За несколько секунд нейроны полностью зарядились, и Изола смогла сосредоточить внимание на происходящем вокруг. Она почти физически ощущала, как расширяются зрачки, движутся по сосудам кровяные тельца и оживают мышцы, соединительные ткани, суставы и сухожилия, из которых она состояла. Внутри нее царил кровавый карнавал.

Сердце нетерпеливо билось в грудной клетке. Изола и Джеймс встали в очередь на карусель, и, пока стояли, Изола думала, каково было бы достать сердце из груди и наконец заставить его замолчать. Каково было бы держать его в руке – влажную птицу, королевский рубин.

Она чувствовала, что кто-то смотрит на нее с высоты, но не смела поднять глаз. Она и так знала, кто там.

Это было то самое место.

Та самая ярмарка, где веснушчатый подросток спрыгнул с верхней точки сверкающего огнями колеса обозрения, и в мир Изолы просочилась смерть. Инфекция, проникающая в организм сквозь мелкую царапину, – то, что доктор Азиз называл первой стадией. Семейная история.

Изола выбрала на карусели лошадку, чем-то похожую на предводителя стада единорогов, – вот только в последний раз она видела его, когда ей было девять, худого как скелет и умирающего от голода. Алехандро не уставал повторять, что единорог все еще жив, но наглядных свидетельств этому не было. Изола наклонилась, обвила руками холодную шею игрушечной лошади и зажмурилась, защищая глаза от лучей прожекторов, плясавших, словно бесноватые дервиши. Даже здесь и сейчас она не могла спрятаться от Детей Нимуэ.

Опустив взгляд, чтобы не смотреть на мрачно темнеющий силуэт на колесе обозрения, Изола попыталась притвориться, будто перенеслась в прежние времена.

Та ночь состояла из обрывков воспоминаний, похожих на кусочки шоколадной плитки: аттракционы, качели, вагончики, взмывающие в небо кабинки, оптические иллюзии, попкорн и яблоки в карамели. А потом Джеймс взял ее за руку и привлек к себе слишком близко, но Изола машинально отстранилась.

– Прости, Джеймс, но я не могу. Ты мне нравишься, конечно, очень нравишься! Ты не понимаешь… Я очень тебя люблю, ты – мой брат. Ты так долго был мне братом!

– И только братом, видимо, навсегда и останусь. – Джейми…

– Это так, да?

– Да… Прости.

– Хватит.

Яд прорвался наружу в словах, выслушивать которые Изоле было невыносимо. Что она всегда была ведущей и не желала меняться. Что всегда использовала его, когда нуждалась в компании и утешении, и никогда не держала дистанцию, не намекала, что большее недозволительно, – ив этом ее вина. Почему она так красива? Почему так сильно хочет причинить ему боль?

Изола не перебивала. Джеймс был вторым принцем – братом, как она всегда ему говорила, хотя он никогда не понимал всей серьезности этого титула и важности своей роли в воображаемой иерархии Изолы.

Она отчаянно хотела верить, что одержим именно Джеймс – как до него покинувшие ее Руслана, Кристобелль, Цветочек и дедушка Ферлонг. Но он не был Сыном Нимуэ. Флоренс его не знала и не могла причинить ему вреда. На Джеймса Соммервелла не влияло ничего, кроме его собственных чувств, и он не мог с ними справиться, как и она не могла ответить на них взаимностью.

Джеймс злобно ощерился:

– Ты – не настоящая девушка. – Швырнул окурок в пыль и затоптал. – Ты – иллюзия. Призрак умной, милой, настоящей девушки, которой могла бы стать Изола Уайльд.

– Первая Изола, – пробормотала она.

– Нет, ты! Единственная Изола!

Это снова распалило Джеймса; теперь он кричал, и изо рта у него, словно летучие мыши из пещеры, вырывались застарелые обиды. Изола тут же почувствовала, как похожие на водоросли волосы ползут по извилистым коридорам дыхательных путей к ее легким, и услышала трели мандолины, аккомпанирующей надтреснутому голосу.

Лицо Джеймса превратилось в посмертную маску убийцы – еще один брат, еще одна измена. Он причинит ей боль, как это сделали остальные своими словами, поступками, а иногда и руками, и Изола не в силах пройти через это вновь и стать принцессой, убитой не драконами, а собственными же братьями.

Она заблудилась в единственном месте, которое могла бы назвать домом, – в лесу, который знала как свои пять пальцев. Кровь пульсировала в избитых ногах, шея горела, ребра казались холодными как металл, а уши разрывались от воображаемой бомбежки, когда она рванулась прочь с криком:

– Нет! Прошу, пожалуйста, не причиняй мне зла! Не убивай меня!

Вокруг кружили незнакомые лица, потрясенные, но зачарованные, словно свидетели самоубийства того парня. Вполне возможно, что это те же самые зеваки.