Шрифт:
И с этой заключительной улыбкой улыбнулся Юрке померкнувший день, засмеялось солнце и радостно защебетали птицы в саду. Даже старый, седой тополь дрогнул веселой, серебристой улыбкой под набежавшим ветерком.
Юрка с шумом ворвался в комнату, где занимались (но, кстати сказать, вовсе не успешно) студент с Сашей. Оба они по лицу мальчика узнали, что все уладилось. Виктор Петрович улыбнулся, а Саша встретил приятеля рукоплесканиями.
Кухарка чувствовала себя вполне удовлетворенной, когда узнала, что Юрку постигло наказание. Она самодовольно улыбалась, двигая по плите кастрюлями.
«Так, шаромыжник, так тебе, – рассуждала она. – Небось, теперь и наши-то погодят нянчиться. Еще не то будет, погоди…»
Она мечтала о том, что ей удастся охладить Александра Львовича к Юрке и обратить его внимание на сына, так кстати отпущенного к ней в гости. Она не стеснялась и Васютку посвятить в свои планы, и едва он успел приехать, как заботливая мамаша внушила ему неприязнь к Юрке.
– Чем ты хуже этого бродяги? – говорила она. – Сумеешь, поди, еще лучше подластиться к барину. А ведь он у нас, что тянучка, тает перед лаской.
Она была довольна столкновением Васютки с побродяжкой, как называла она Юрку, и, слушая рассказ сына, одобрительно поддакивала:
– Хорошо. Так ему. Молодец, Васютка! Ха-ха-ха!.. Так прямо и сказал? Милый ты мой сынок. Погоди… Мы ему…
Ей чудился Васютка на месте Юрки, и материнская душа наполнялась гордостью и радостью.
Вдруг в самый разгар ее счастливых фантазий в кухню вошла горничная.
– Барин зовет, Фёкла.
– Меня? – изумилась толстуха.
– Ну да. Нужна, чай!
Фёкла недоумевала с минуту, но потом, подумав, что барин хочет поговорить с ней наедине об утреннем происшествии, радостно вздрогнула.
– Иду, Паша, иду! Посмотри, голубушка, минутку за рябчиками…
И, торопливо отерев фартуком пот с лица, побежала к Ихтиарову.
Радость ее поостыла, когда, войдя в кабинет, она встретила суровый, негодующий взгляд Ихтиарова.
– Фёкла, – сразу же резко заявил он, – если вы хотите служить у меня, то держите себя так, как и подобает в вашем положении. Если я когда-нибудь услышу, что вы или ваш сын позволили сказать Жоржику что-либо неприятное, то я ни минуты не буду держать вас в своем доме. Я раз уже предупреждал вас и теперь говорю в последний раз.
Ошеломленная Фёкла сделала было попытку прикинуться обиженной, но ее остановил жест Ихтиарова.
– Объяснения ваши излишни. Можете идти, – сказал он тоном, после которого нечего было пытаться разговаривать, и Фёкла почувствовала это.
– Кстати, сын ваш надолго приехал?
– На две недели.
– Гм… – протянул Ихтиаров, видимо, недовольный, и отвернулся.
Зеленая от злости и досады, вернулась Фёкла в кухню, чувствуя себя так же прекрасно, как побитая собака. От волнения у ней сильно билось сердце и подгибались колени. Она тяжело опустилась на табурет.
– Что, Фёкла? – участливо спросила Паша.
– Не говори, родная! Что я за несчастная такая? – всхлипнула кухарка. – Из-за этого побродяжки муку терпеть приходится…
И, всхлипывая и причитая, она рассказала подруге о том, что пришлось ей выслушать, не преминув сильно сгустить краски. По ее словам оказывалось, что Ихтиаров выругал ее «на чем свет стоит», и все благодаря «проклятому побродяжке», наклеветавшему на нее и на Васютку, – «чтоб у него язык отсох, у поганого!»
Паша слушала, сочувственно кивая головой.
– Ишь, змееныш, – заметила она, когда кухарка кончила.
– Не бойся, милая… Я уж устрою ему… Вот попомни, Паша, что недолго ему тут околачиваться да на людей напраслины пущать. Устрою я…
– Стоит, Фёкла, – согласилась горничная. – Ежели что, так и я подсоблю… Знаешь меня…
А потом, вечером, за чашкой кофе долго беседовали Паша и Фёкла. Беседа велась таинственно, полушепотом, точно женщины решали какой-то важный вопрос или обдумывали план сложного заговора… Слова: «змееныш», «побродяжка», «опорочник» переплетали собой беседу и ясно говорили, о ком вертелся разговор.
– Значит, Паша, – когда кофейник опустел, заключила беседу Фёкла, заискивающе заглядывая в глаза подруги, – тебе сподручнее это, нежели мне… Сама знаешь…
– Будь спокойна, милая… Сказала, так свято слово…
Подруги расцеловались на прощание.
Глава IX
Опять на свободе
– Куда же он делся? – в сотый раз повторяла Эмма Романовна, перетряхивая каждую мелочь на туалетном столике в своей комнате. – Помню, что сюда положила час тому назад. Что это значит?