Пароход «Владимир», на котором мы совершили плавание до Бейрута, стоял на рейде в ожидании Великого Князя, готовый сняться с якоря. Когда мы подъехали, Великого Князя встретил капитан Гаврешов, плотный, типичный моряк. Для нас был занят весь первый класс, причем каждый нашел надпись со своим именем, которое четко красовалось на дверях отведенной ему каюты. Люди с вещами были перевезены на пароход уже с утра. Все было готово к отправлению, но якоря не поднимали, в ожидании почты из России. К общему сожалению почтовый пароход запоздал, и потому, не дождавшись столь желанных писем, мы простились с провожавшими Великого Князя генерал-адъютантом Игнатьевым и другими лицами посольства, среди пожеланий доброго здоровья и спокойного моря. Когда они сели в лодки и уже отчалили, вдруг подлетел небольшой четырехвесельный каик с Камиль-пашою, который приехал, чтобы проводить Великого Князя и поблагодарить за любезное к нему внимание. Но вот и он отъехал, раздались свистки, стали тянуть якорь и чрез несколько минут мы тихо тронулись мимо пароходов и судов по направлению к Мраморному морю; прошли Золотой Рог, Стамбул со Св. Софиею и Сералем, под ветхими стенами которого пробегал в это время поезд железной дороги. Босфор все более и более суживался, кипарисовые рощи у Скутари сливались в темные полосы, резко отделявшиеся от мечетей и белых линий домов. Вдали, на краю Константинополя, черною глыбой рисовался известный Семибашенный замок. Я не спускал глаз с этой роскошнейшей картины, невольно думая о том, придется ли еще раз в жизни полюбоваться ею…

Наконец, подробности города мало-помало стали стираться в туманные очертания, сливаясь с небом и водою. Одни только шпили минаретов и куполы мечетей еще выделялись своими оригинальными формами; но вот и они побледнели, и скоро чудный город виднелся на горизонте одною лишь матово-синеватою полосой. Я оглянулся: влево от парохода уже выступили Принцевы острова, славящиеся своею красотой; вправо виднелась полоса Европы; впереди море сливалось с горизонтом, а мимо нас скользили лодки и небольшие суда под парусами.

До самого вечера не мог я оторваться от прелестной картины этого чудного южного моря, и только тогда вернулся из этого мира красок, света и поэзии к нашей пароходной действительности, когда распаленное солнце совсем уже потухло в море, и когда исчезли последние краски зари на красивых облаках, побледневших в наступившем мраке. Но не прошло и получаса, не успели еще остыть впечатления, как уже светлые картины дня и вечера сменились рядом новых картин восхитительной ночи, и я долго еще сидел на верхней палубе, любуясь на ярко-золотистый блеск луны, отражавшейся в мелкой зыби, и на ее причудливую игру, переливы и оттенки в волнах. Порою, как бы из глубины, выплывали, мигая и приближаясь, цветные огоньки встречных судов. Рисуясь красивыми очертаниями своих парусов, озаренных все тем же фантастическим лунным светом, они проплывали мимо нас и, как легкие призраки, исчезали незаметно в прозрачной тьме южной ночи.

Дарданеллы, к сожалению, мы прошли ночью, и когда я встал и вышел на палубу, пароход плыл уже Архипелагом, подходя к Мителену, древнему Лесбосу. Море было совершенно спокойно, отражая в своей темно-лазуревой поверхности ближние острова и исторические берега Малой Азии. Те и другие, словно звенья красиво разбросанной цепи, почти со всех сторон замыкали горизонт для любопытного взора. С одной стороны выступал своими скалистыми утесами берег древней Трои, освещенный пятнами света, которые, как бы клочками, бросало на него солнце из-за густых и скученных облаков, кое-где просвечивавших лазурью теплого неба. На самом дальнем плане виднелась вершина Иды. Позади, за кормой, можно было еще различить острова Имброс и Тенедос, в водах которого спрятался греческий флот пред взятием Трои. Вот идем вдоль синего берега Лесбоса, где развертывается панорама гор, покрытых, ниже своих обнаженных скалистых вершин, кудрявым лесом и оливковыми садами. Кое-где из-за этой зелени выглядывали строения, а на некоторых склонах белелись маленькие городки и местечки.

Местами пароход очень близко подходил к берегу, так что можно было совсем явственно простым глазом наблюдать и рассматривать в подробностях некоторые отдельные предметы. Таким образом обозрели мы небольшой порт Кастро, с набережной вдоль бухты и с древнею крепостью, которая стоит на холме, выдавшемся в море, и красуется своими каменными стенами и четырехугольными башнями, как нам говорили, еще византийской постройки. На рейде стояло несколько парусных судов.

Еще за чаем в среде нашего общества зашел разговор об одном из самых жгучих вопросов того времени, именно об отделении Болгарской церкви, интригах греческого духовенства и о личности Иерусалимскато Патриарха Кирилла, не подписавшего отлучение и подвергшегося за то гонениям.

Среди этих споров и разговоров время прошло незаметно вплоть до самого завтрака; этот завтрак, впервые во время нашего заграничного путешествия приготовленный русским поваром Ильей, всем нам пришелся очень по сердцу и по вкусу, после немецкой и французской кухни. А тем временем пароход успел переменить курс от Лесбоса на Смирну и мы скоро вошли в Смирнский залив.

Между тем, от нечего делать, занялся я осмотром нашего «Владимира». Этот винтовой пароход, обшитый железом, принадлежит Русскому Обществу Пароходства и Торговли. Пассажиры первого класса размещаются на нем очень удобно; мы, например, имели по одной отдельной каюте на каждых двух человек. Великий Князь был помещен особо, рядом с кают-компанией, которая снабжена прекрасным буфетом и служит столового залой.

Здесь посредине поставлены два стола красного дерева; по стенам идут скамейки и диваны, обитые бархатом; на конце, противоположном входу, помещается мраморный камин с зеркалом, фортепиано и небольшая библиотека. Стены роскошно отделаны карельскою березой и украшены картинами в рамах с золотыми орнаментациеми по зеленому фону. Над кают-компанией устроена верхняя палуба, где мы и оставались большую часть нашего дня. Во втором классе помещены были наши люди тоже очень удобно. Носовая же часть верхней палубы, предоставленная пассажирам третьего класса, являла собою очень оживленную и пеструю «смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний…» Впрочем, преобладающим элементом являлись здесь наши русские богомольцы, которых было до ста человек и между ними преимущественно женщины. Вот пять екатеринославских хохлов в своих свитках; рязанец с седенькою бородкой, быстрыми смышлеными глазками и добродушным лицом; какой-то хромой, седоватый мужиченко, с больными глазами, в лаптишках; рядом с ним два рыжие монаха, тоже, очевидно, русские. Между женщинами, большею частью пожилого возраста и степенного вида, преобладали мещанки да купчихи средней руки, в черных платках и ситцевых кацавейках, под широкими зонтиками, которые успели уже вылинять от южного солнца. Четыре монашенки, да несколько крестьянок с обветренными и до опухоли потрескавшимися лицами, не обладая спасительными зонтиками, терпеливо и безропотно жарились на солнышке. Сошлись сюда все эти богомольцы со всех концов России, некоторые по второму и, даже, по третьему разу. Спасибо еще, что билеты им выдаются не иначе, как с правом на обратный проезд; а это избавляет их от множества бедственных случайностей в Палестине. Сухари да чай составляют почти единственную их пищу, и чуть только выйдет у них весь этот запас, да поистратятся последние маленькие деньжишки. Русское консульство спешит уже выслать таковых богомольцев в Яффу, откуда первый срочный пароход забирает их на свою палубу и доставляет в Одессу.

Надо заметить, впрочем, что бывалые люди делают из путешествия ко Святым местам своего рода промысел, собирая от тороватых лиц и рубли, и копейки, с непременным обещанием молиться за доброхотных дателей у Гроба Господня и принести что-нибудь на память.

Строго исполняя всегда последнее обещание, они естественно приобретают себе доверие и известность, а вместе с тем и порядочные средства, которые дают им возможность и путешествовать, и жить в Палестине даже с некоторым, конечно относительным, комфортом.