В отличие от оконниковской, джентльменской, физиономия Константина Николаевича была ослиной. Константин Николаевич уже как год вступил в тот возраст, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии. Может быть, поэтому его жизненым кредо и было «не поддаваться никаким фикциям». Управляющий подотделом сбыта, пятидесятилетний человек c морщинистым и желчно-неприятным лицом умел выдать серию льстивых улыбок, когда, по долгу службы, приходилось давать взятки тем, кто выше, при этом c языка срывалась отработанная фраза: «Никанор Никанорович, я готов перевести на ваш счет пятьсот рублей», и тут же он вручал деньги.

– Деньги надо показывать тогда, когда они привлекают других, но разве в этой проклятой богом стране их покажешь?!

И Необходимцев шел в Дом Госторга на Мясницкой и отоваривался в нем так, что приходилось ловить такси.

Двадцать девятого апреля, утром, в половине десятого, в полном табачного дыма, кабинете управляющего подотделом сбыта раздраженно зазвонил телефон.

– Необходимцев у аппарата, – c достоинством проговорил Константин Николаевич.

– Аркадия Борисовича, – попросила трубка.

– Тут вас спрашивают, – передавая трубку Оконникову, тихо сказал Необходимцев.

– Меня? – c удивлением поднял брови Оконников.

– Да, вас, – подтвердил Необходимцев.

– Оконников у аппарата!

– Здравствуйте, Аркадий Борисович! – чеканно поздоровалась трубка и представилась: – C вами говорит Александр Иванович.

– Александр Иванович? Вы в Москве? – взволнованно откликнулся Оконников.

– Мы могли бы встретиться?

– Вы где сейчас?

– Мы остановились в «Метрополе».

– Мы?

– Я вам при встрече объясню. Жду вас на Арбате в «Праге».

– Выезжаю немедленно!

Еще не успокоился потревоженный телефон, чем-то внутри позвякивая и не исчезло туманное пятно на трубке, а Аркадий Борисович уже понял, что затевается новое дельце, да не простое дельце, а дельце c большой прибылью и, наверняка, валютной.

«Вот так дела! – стукнуло в его черепе. – Корейко-то в Москве!»

– Кто звонил, Аркадий? – спросил Необходимцев.

– Звонили деньги.

– Кто, кто?

– Я потом...

– Опять явишься на службу c крупным опозданием?

Вопрос повис в воздухе. Телефон опять зазвонил. Аркадий Борисович машинально ухватился за трубку и, крикнув в нее: «Позвоните завтра, сегодня все будут заняты!», кинулся в нехарактерной для него манере к блестящей дверной ручке, нервно потряс ее, открыл дверь, бросил управляющему «простите», пронесся мимо двери c надписью «Наркомвнешторг», налетел на личную секретаршу товарища Микояна, легким аллюром проскакал по коридору до лестничной клетки, покатил по лестнице и вихрем пролетел четыре мраморных марша, следуя причудливым заворотам внешторговских коридоров. Затем он ворвался в гардеробную, набросил на плечи макинтош и выбежал на улицу. Здесь он остановился, посмотрел направо, налево, и, переведя дыхание, во все горло возопил:

– Извозчик!

Нелишне будет сказать, что за минуту до этого, из Большого Харитоньевского переулка бешено вырвалась пролетка, запряженная кудлатой деревенской лошадкой. Извозчик, взмахивая кнутом и крича: «Посторонись!», гнал клячу вперед, наполняя экипажным грохотом Чистопрудный бульвар. В тот самый момент, когда раздался очередной удар кнута, случилась оказия: пронесшаяся мимо Аркадия Борисовича пролетка обрызгала фасад его шикарного английского костюма.

– Сволочь дерзкая! – взвизгнул Аркадий Борисович, вытирая брюки.

После случившегося нанимать извозчика пропала всякая охота, садиться в битком набитую «аннушку» было неудобно, поэтому на встречу он отправился в пешем порядке.

Москва кипела предстоящим Первомаем. По обеим сторонам Мясницкой текли комсомольцы и активисты, бронеподростки и служащие, да и мало ли кто еще там тек или же хлопал глазами – главное было в том, что на лицах граждан сияли предпраздничные улыбки, и разве что маленькие деревянные торговые палатки напоминали о гнилом старом режиме. Рядом c палатками, голубой кафельной молочной и квасной будкой властвовали, точно свиньи в апельсинах, немые витрины госторгов. Витрины были пусты – по той простой причине, что помогать покупателю увидеть товары, которые и без того раскупались, не имело никакого смысла.

Пока Аркадий Борисович шел по Мясницкой и чихал от тухлого запаха, исходящего от диетической столовой, расположенной в начале Кривоколенного переулка, его будущие компаньоны прогулялись по Александровскому саду и уже подходили к Арбатской площади, где красовалась «Прага» – лучшее место в Москве, как считал Бендер.

Подойдя к двери, Остап поправил галстук, костяшками пальцев постучал в стекло. Дверь открылась. Не говоря ни слова, Бендер принял важный вид, жестом отодвинул мощную фигуру бородатого швейцара и прошел внутрь.