–  Вызвать Дуньку и отправить ее в Лефортово, - говорил Архаров.
– Где-то там околачивается эта актерка Тарантеева. Она нам нужна - и нужна живая. Надобно, чтобы Дунька ее отыскала и привела. Кроме нее, никто этой актерки не знает, да она ни с кем другим и говорить не станет.

Тут ему вспомнилось, как шли вместе к Сретенке, как шалила переряженная Дунька, заставляя его на каждом шагу улыбаться, как легко она двигалась в мужском костюме. Всякую он ее видывал, да… Но кто бы сказал, что Дунька-мальчик, юный вертопрах, никак не более шестнадцати лет, окажется занятнее всего? До такой степени занятнее, что посреди важного разговора с Левушкой Архаров испытал совершенно ему сей час не нужное волнение в крови.

–  К Дуньке я схожу сам, - пообещал Левушка.
– Господин Захаров меня знает, и…

–  Вот потому-то ты к ней и не пойдешь. Он уж точно вообразит тебя махателем, - возразил Архаров.
– Дуньку вызовет моя Авдотья или Дарья. Там же сейчас Марфа обитает, прячется от своего кавалера. Вот баба как будто к Марфе придет и для Дуньки словечко передаст. Марфу, кстати, тоже мне повидать надобно…

Размышляя, как образовалась ошибка, из-за которой он понесся по воображаемому следу Каина в заговоре, Архаров вспомнил и все свои сомнения, возникшие, когда Марфа сдала ночных гостей, что привезли ей награбленное добро.

–  Взял бы ты Дуньку на содержание, право, - сказал Левушка.
– Девка красавица. Ей не Захаров нужен. А она, сдается, к тебе охотно бы пошла.

–  Ты тетрадку получил?
– спросил обер-полицмейстер.

Трагедию «Самозванец» в канцелярии кое-как склеили, и Архаров обязал приятеля как человека, в Петербурге посещающего театр, разобраться, что означают зачеркнутые стихи. Саша сумел разве что пометить в томике с трагедиями их место, но ничего не мог сказать о смысле этих изменений.

–  Вперед, коли дашь мне таковое поручение, я тебе счет выставлю, - пригрозил театрал.
– Сумароков, в Москве сидючи, уж не понимает, в котором он веке пребывать изволит! Каждый стих - словно его, как бревно из лесу, упряжкой по кочкам волокут! Так разве в прошлое царствование писали! Вон сама государыня - даром что немка, а как легко и вразумительно пишет!

–  На то у нее секретари есть, - буркнул Архаров.

–  Нет, Николаша, я слышал, как она говорит. Иная московская просвирня столько поговорок и прибауток не знает, сколько ее величество. Так вот, тетрадка твоя… Как бы объяснить?… Вот ты, скажем, сидишь в комнате, а за стеной люди беседуют. Можешь ли ты по беседе сказать, кто таковы?

–  Могу, - поразмыслив, молвил Архаров.
– Мужского или женского полу.

–  А, скажем, сидит там женский пол. И ты слышишь… - тут Левушка весьма похоже передразнил бойкой московский говорок: - «А ты, матка моя, страмница и охальница злохоманная! Смытарилась с окоянным барчуком, лиходейка! И за то тебя черти в аду драть станут!» Кто сия особа?

–  Сия особа у Сухаревой башни пряжей торгует да вести переносит!
– невольно улыбнувшись, сказал обер-полицмейстер.
– Да при чем тут Сумароков?

–  Вот ты разумеешь, а Сумароков не разумеет. И, когда читаешь или же в театре видишь его трагедии, у него все герои на один лад вопят. В комедиях-то он иначе пишет. А речь героя или героини должна о нем или о ней нечто важное сообщать. Вон, глянь. Самозванец должен про себя вопиять: «Я к ужасу привык, злодецством разъярен, наполнен варварством и кровью обагрен». Кто ж так про себя скажет? Коли найдется такой чудак, его свяжут да к доктору свезут. Матвей как-то сказывал - таких холодной водой лечат. И вот всю трагедию кто-то старательно измарал, приводя в менее безумный вид. И злодей уж не умом повредился, но вполне достоверен. И оттого еще более страшен. Но желал бы я знать, что означает сие…

Левушка показал перечеркнутый «хером» длинный монолог Пармена.

–  И что же?
– спросил Саша, приподнявшись над стулом и заглядывая в склеенную тетрадку.

–  По смыслу тут должна быть длинная речь. Коли эта не годится, стало быть, написана иная. И поди знай, чего в ней господин Сумароков нагромоздил.

Архаров покивал.

–  Трагедия переделана по чьему-то замыслу, и сколько я понимаю, приближена к нашим временам, а не к древним росским, - продолжал Левушка.
– Сие нетрудно, Николаша. Сумароков и ранее так баловался, вставляя в уста своих киевских князей намеки на петербуржских своих знакомцев. А уж как публика такие затеи любит - ты и не представляешь! Актеры нарочно паузы делают, чтобы партер вволю нахохотаться и накричаться смог.

–  Я понял, - произнес Архаров.
– Но скажи, Тучков… может, я чего-то понять неспособен… скажем, коли намек на персону, и публика хохочет, сие так и должно быть?…

–  Николаша, намек на политические дела еще более впечатления произведет, - поняв невысказанный вопрос, отвечал Левушка.
– Особливо коли его ждут. А его-то как раз и ждут… Ты давно по театрам не ездил. Ты забыл, как единое слово, красно сказанное, вдруг и вмиг весь зал объединяет. Или в хохоте объединяет, или в общем возмущении…