– Мне не следовало соглашаться!
– пылко ответил тот.
– Но граф оплел меня похвалами!

При этом он вызывающе поглядел на овернских баронов и сделал жест, который можно было расценить и как попытку поправить складку плаща. Однако его ладонь успела лечь на скрытую под тонким сукном рукоять меча правда, всего на мгновение, но кому следует - тот поймет...

– Племянник мой Роланд рассердился на графа Ганелона и в гордости своей ответил так: я-де не брошу перчатку короля, данную мне в знак поручения, как ты бросил наземь посох, данный тебе как послу! Я возглавлю арьергард - так сказал племянник мой граф Роланд, - и ни единый из вьючных мулов Карла не будет отбит сарацинами. Я хотел дать ему больше войска, чем он просил, но он не согласился, и между нами было условлено - если арьергарду придется принять бой, мой племянник будет трубить в Олифант. Сорок тысяч рогов в войске франка, но Олифант - один! И нет его более! .. выкрикнул Карл.

Видимо, он хотел рассказать, как нашел на поле боя мертвого Роланда с разбитым рогом в руке, но вдруг понял, что делать этого не следует - ибо это к обвинению не относится.

– Когда мы вернулись в Ронсеваль и осмотрели тела погибших, то сразу стал ясен предательский замысел. Сарацины не преследовали наше войско, но они послали гонцов к союзным им горцам, и те успели подготовить нападение. Не по ущелью, честно и открыто, неслись к моему племяннику враги - они рухнули на него со скал, они расстреляли арьергард из луков, и лишь тогда осмелились вступить в схватку! Все было сделано, чтобы погубить племянника моего Роланда! И вот он погиб, и погиб его побратим Оливьер, и мудрый реймсский архиепископ Турпин, коего я умолял остаться при вйске, тоже погиб... Вот каково мое обвинение, бароны! А теперь решайте!

– Об этом мы размыслим, - раздался голос с дальней скамьи, - а теперь пусть скажет Гвенелон.

– Пусть говорит Гвенелон!

– Пусть оправдается!

Граф поднялся со своей скамьи, огладил висячие усы.

– Король Карл и вы, бароны! Я выслушал обвинение и готов на него ответить. Долгие годы я служил повелителю нашему Карлу как верный франк, по правде и по чести. Вдруг граф Роланд меня возненавидел и задумал погубить. В чем причина его ненависти - я не знаю. Да, я желал смерти графу Роланду, потому что и он отправил меня на верную смерть, чудо спасло меня в Сарагосе, за что я не устаю благодарить Господа! Вправе ли франкский барон отплатить обидчику? Все вы скажете - да, вправе! То, что я совершил, была месть, а не гнусная измена! Око за око, зуб за зуб, и не моя вина, что Роланду не удалось погубить меня, а мне удалось погубить Роланда!

Он говорил страстно, яростно, и был прекрасен зрелой мужской красой, был в своем широком плаще истинным воином и бароном, и его невыразимой красоты лицо было запрокинуто к небу, как будто оправдывался он не перед судом равных, а перед ангелами и Всевышним.

Бароны залюбовались им.

– И об этом мы размыслим...
– молвил все тот же зычный одинокий голос с дальней скамьи.

* * *

Алиска замечталась на ходу, а когда была поймана за руки - уже не могла вырваться. И не затевать же драку посреди улицы.

– Пусти, - негромко сказала она.
– Пусти, слышишь?

– Сперва объясни, что происходит!

– Ничего не происходит!

– Нет, происходит!

– Не выкручивай мне руки!

– Я не выкручиваю!

На самом деле этот высокий и крупный молодой мужчина просто держал ее за тонкие запястья, держал плотно, всем своим весом держал, так что Алиска волей-неволей стояла перед ним по стойке смирно, руки по швам. Она пробовала было дернуться вбок, но, как на грех, рядом была длинная подворотня, и мужчина толкнул ее туда, спиной к грязной, сто лет назад оштукатуренной стенке.

– Я кричать буду!

– Нам нужно поговорить! Если ты скрываешься, если ты отключила телефон, если ты не приходишь даже к своему руководителю... ты что, институт бросила?

– Не твое дело!

– Алиса!

– Ярослав!

– Алиса, я должен знать, что произошло.

– А ничего не произошло!

Алиска, не в силах освободиться, сердито сопела. Она даже подумала было быстро опуститься на корточки и укусить Ярослава за руку. Но он уже носил перчатки.

– Давай поговорим по-человечески, - предложил Ярослав.
– Мы же взрослые люди...

– Особенно ты, - выпалив это, Алиска вспомнила вдруг кое-что из того, чему ее четыре года учили, и заткнулась. А чтобы пустить мимо своего слуха то, что собирался сказать ей Ярослав, она стала прокручивать на внутреннем магнитофончике заветную запись.

– Все это кончится тем, что ты прогуляешь все коллоквиумы и семинары. Если ты даже подготовишься к экзаменам, тебя просто не допустят до сессии, а твоя тема, имей в виду, уже недействительна, если ты немедленно не возьмешь другую тему...
– эти или иные им подобные слова словно сквозняком вытягивало из подворотни и тащило в замусоренный двор.

– Высоки горы, выше их деревья,

Четыре глыбы мрамора блестят,

На мураве лежит племянник Карла, - звучало нараспев.

Ярослав говорил, говорил, и лицо, которое когда-то казалось Алиске невозможно красивым, с полуторасантиметровыми ресницами, с точеным носом, с романтичной бородкой, было теперь вроде маски римского театра - открытый

все равно для каких звуков рот и вечная пустота в распахнутых глазах.

– ... За ним давно следит испанский мавр,

Лежит средь трупов, мертвым притворился,