Я провожал их со двора. На прощание Иван Агапович пожал мне руку:

– И тебе спасибо, Вася. Как окончишь свой институт, к нам приезжай работать.

Жеребёнок бежал вслед за телегой и временами как-то смешно подпрыгивал.

...Прошло несколько лет. После окончания института сначала я работал в Дагестане и в Прикаспии, а потом меня потянуло в родные места.

Село наше в саратовском Заволжье большое, много там и земли плодородной, и скота.

Приехал я в село осенью в сороковом году. Год был богатый, урожайный. Открыли осенний базар. Не базар, а целая ярмарка. Понавезли туда столько всякого добра, что глазом не окинешь: и хлеба, и мяса, и саней, и дуг, и одежды, обуви, яблок, арбузов... и скота разного понавели. Крутилась нарядная, цветистая карусель с деревянными конями, размашисто, с визгом качались на качелях парни и девушки, песни пели под звонкоголосые переливы саратовских гармоник с колокольчиками.

Над густой толпой колыхались на верёвке большими разноцветными гроздьями воздушные шары. На горячих плитах, в глубоких противнях, непрерывно кипело подсолнечное масло, и в нём вздувались и жарились кусочки белого теста. Люди ели оладьи и похваливали: "Эх, хороши чибрики!"

Недалеко от базара, около старой, давно закрытой церкви, был расположен контрольно-ветеринарный пункт. Здесь мы производили осмотр животных, приведённых на базар для продажи. В этой работе мне помогал ветеринарный фельдшер Михаил Иванович Владимиров. Это был тот самый Миша, который когда-то "проморгал" жеребёнка.

После того несчастного случая он так увлёкся ветеринарным делом, что поступил на годичные курсы младших фельдшеров и работал теперь в районной лечебнице. Он вырос и ещё больше поплотнел. Походка у него была неторопливая, вразвалку. Работу свою Миша очень любил и делал всё аккуратно.

День был светлый, солнечный. Стояло золотое бабье лето. Тянул ветерок и нёс куда-то в степь длинные серебристо-белые паутины.

Я взглянул на часы и сказал Мише:

– Пора обедать.

В это время к контрольному пункту подъехал на тарантасе пожилой человек с седыми усами. В упряжке был высокий, тёмно-серый в яблоках конь. Человек спрыгнул с тарантаса и, сняв чёрную фуражку, громко, весело приветствовал:

– Моё вам почтение, Василий Николаевич!
– Подошёл и протянул мне руку: - Что, не признаёте своих земляков?

– Как не признать?
– ответил я.
– Признаю. Только куда у вас, Иван Агапович, борода-то делась?

– Убрал я её, Василий Николаевич. Помолодеть хочу. Борода-то теперь не по жизни...
– Он махнул рукой в сторону коня: - Видали, каким красавцем стал наш Сокол? И умница. Где поставлю, там и стоит как вкопанный. А бегает - вихрем!..

Иван Агапович был оживлённый.

Я не мог от Сокола отвести глаз. Большое серое тело его серебрилось на солнце. Красавец!

– У нас теперь конеферма в колхозе - любо посмотреть, - хвалился Иван Агапович.
– Нет такой во всём районе. Я там старшим. Приезжайте, Василий Николаевич, покажу...

Мы подошли к упряжке, и за нами привалила толпа любопытных, которых всегда много на базарах в праздничные дни.

– Вот глядите, товарищи, какой конь! Волк его совсем изуродовал, а Василий Николаевич вылечил. Да.
– Он обнял меня рукой за плечи и продолжал: - А почему вылечил? Потому, что он учёный, ветеринарный доктор. Земляк. Сын плотника Николая Митрофаныча Воробьёва. Знаете? Садись, Василий Николаевич, порадуй старика. Прокачу с ветерком!

Мне стало как-то неловко от похвалы Ивана Агаповича, но чтобы не обижать его, я согласился немного проехаться. На корпусе и на ногах у коня я заметил неровные белые пятна: на тех местах, где были шрамы, выросли белые волосы.

Иван Агапович сел в тарантас справа от меня и, взяв в руки мягкие тесёмочные вожжи, чуть шевельнул ими. Конь сразу пошёл широким шагом.

– И не хромает?
– спросил я.

– Нет, немного припадает правой задней, и то когда полной рысью пойдёт.

Мы выехали на широкую накатанную дорогу, которая вела за село, к пруду. До пруда было километра полтора. По этой дороге я бегал когда-то с ребятами на купание. Издали виднелась плотина и на ней раскидистые вётлы с пожелтевшими кронами.

Иван Агапович слегка натянул вожжи - и конь перешёл на рысь.

– А ну-ну, милок, пошевелись!
– ласково и вместе с тем повелительно проговорил Иван Агапович.

Сокол сразу понёсся широкой рысью, и чем туже натягивал вожжи Иван Агапович, тем всё быстрее и быстрее бежал конь. Потом пришёл такой момент, когда конь разогрелся, и Иван Агапович с молодой удалью крикнул:

– Эге-ге-ге! Мила-ай! Надда-ай, родима-ай!

За тарантасом заклубилась пыльная завеса, как вода под винтом теплохода. Сокол полетел какой-то необыкновенной рысью. Он сразу стал как будто длиннее и бежал таким широким, плавным махом, словно летел на невидимых крыльях. Чёрный с блёсткой хвост вытянулся до тарантаса и струился кудрявыми волнами. Занавеска густой гривы рассыпалась и трепетала от ветра. Земля под тарантасом стремительно убегала назад, а ветер упруго, будто платком, бил в лицо. Только теперь я понял, что значит проехать "с ветерком". Чтобы не вылететь где-нибудь на ямке, я ухватился за тарантас и крикнул:

– Полегче, Иван Агапович, полегче! А то тарантас рассыплется!..

– Не рассыплется!
– кричал вошедший в раж Иван Агапович.
– Давай, давай, родимый! Держись, Ва-ася!

Обратно мы ехали шагом. Сокол порывался было перейти на рысь, но Иван Агапович придерживал его:

– Ну, спокойно, дурачок. Разгорячился. Бежать хочется? Меру надо знать.

Иван Агапович довёз меня до дому и, прощаясь, сказал:

– Мне бы моего Мишку в ветеринарный техникум отдать. Пусть учится дальше. Помоги ему, Василий Николаевич, подготовиться.