Шрифт:
– Кого?
– Дерево. Оно как раз макушкой напротив моего окна. Я когда домой поднялся, жена на кухне стояла, говорит: «У меня предчувствие». И тут как молния полыхнет. Я побежал окно закрыть. Закрыл, смотрю – а дерева-то нет! Где дерево-то? Тридцать лет стояло на одном месте. Куда оно делось, дерево-то? Выбегаю на улицу – всмятку машина, всмятку!
Трое тревожно переглядываются.
– Ты всерьез, что ли?
– Вдребезги!
– Застрахована?
Дядя радостно смеется:
– Нет! В том-то и дело. Не застрахована! Не застрахована машина. Совсем она не застрахована.
Он начинает не то пританцовывать, не то просто топтаться на месте, фальшиво поет: «Не застрахована машина, ее никто не страховал».
До знакомых доходит, что он рехнулся.
– Ничего, Витёк, – говорит один, – ничего. Главное – сам жив остался. Машина – дело наживное.
Дядя смеется, согласно кивает.
– Всмятку! – еще раз сообщает он. – И никто не виноват. Никто ни копейки не даст. Такое государство, помощи ждать неоткуда!
Знакомые тихо переговариваются.
– Во дела! С ума сошел из-за машины.
– Если на последние купишь, то сойдешь.
– Хороший мужик-то был.
– Хороший. Надо бы его домой отвести.
– Обязательно. Без помощи никак нельзя оставить.
– Витя, шел бы ты домой, дорогой человек.
Дядя улыбается:
– Пойду посмотрю еще раз, потом домой.
– Да ладно, Вить, посмотрел – хватит. Давай мы тебя проводим. Ты же нам как родной.
– Как родной, Вить. Мы тебя уважаем.
Они берут несчастного под руки, но он начинает вырываться.
– Посмотрю, потом домой.
Трое только мешают друг другу. Под крики «пустите меня» дядя молотит руками, не глядя куда, и скоро у одного из его знакомых распухает губа, у другого течет из носа кровь, на третьем висит клочьями рубашка.
– Здоровый какой черт!
– Сумасшедшие все здоровые. Держи руку.
– Я держу.
– Так ты мою держишь-то!
– Вить, погоди, послушай... Да погоди ты! Понимаешь, какое дело... Ах ты сволочь! Ногами, да?
У первого обрывается ремень, и брюки падают на асфальт. У второго медленно, но верно заплывает глаз. Третий, постанывая, держится за пах.
Сумасшедший вырывается на свободу, отходит на три шага, победно обводит всех взглядом.
– Всмятку машина! – сообщает он. – Потом смотрю, а там под ветками краснеет что-то. Думаю, что краснеет-то, у меня же машина синяя. А я когда поднялся к себе, сказал жене, что ветер сильный, она: «У меня предчувствие, у меня предчувствие». А сын, оказывается, услышал, ключи схватил и отогнал машину в гараж. А сосед в это время подъехал под дерево. У него красная «Тойота». «Тойота Камри». Только что купил. Обмыть успел, а застраховать нет.
– Так не твою раздавило?
– Нет, – улыбается дядя, – не мою. Пойду еще раз посмотрю.
Он успокаивается и нормальной походкой направляется во двор.
– У соседа несчастье, а он радуется, гнида, – говорит первый и осторожно трогает языком разбитую губу.
Второй молча сплевывает кровь. Третий снимает с себя то, что было рубашкой, горестно мотает головой, тихо вздыхает:
– Вот и помогай людям.
Россия на приеме у врача
– Что вас привело ко мне, матушка Россия?
– Да что же, батюшка, я уж измучилась. Не знаю, кого и слушать. Энтот клялся: к двухтысячному выздоровишь... усё у тебя будет. Энтот божился: за пятьсот дней на ноги поставлю. Потом заладили: шоком надо. Немолода я уж, шоком-то.
– Ну, какие ваши годы! Материально вы как– за чертой бедности, на черте бедности?
– Правильно, батюшка, говоришь: на черта она, бедность-то! Да куды денешься от нее?
– С питанием что? Аппетит когда к вам приходит?
– А глаза откроешь, батюшка, уж он тут – пришел.
– Стул частый?
– Как, милостивец?
– По большому часто ходите?
– Где ж мне часто? Цены на нефть поднимутся, деньги получу, так и схожу.
– Спите крепко?
– Нет. При царизме спала... в темноте-то. А щас всё перед глазами светлое будущее, ну и пялишься на него всю ночь.
– Сны снятся?
– Токо два сна, батюшка, и снятся. Один – быдто ноги вытянула, руки сложила и лежу при дороге где-то. То ли к церкви шла, то ли к рынку переходила.