К концу обеда инспектор уже вышел и с виду был совершенно трезвым, но угрюмым и молчаливым.

–  Ну, что ж, поели, можно и ехать? - спросил Борисов.

–  Я готов, - мрачно ответил инспектор.

–  На дорожку, ваше превосходительство, - предложил Сикорский.

–  Не буду, - отрезал инспектор.

Он сухо, не смотря, едва протянул руку Сикорскому и Карташеву и полез на паровоз.

Борисов шепнул, кивая на инспектора:

–  Как вам нравится? Пьян ведь, как стелька, был, а через полчаса - ни в одном глазе, и водой голову не поливал, если не считать рюмочку водки, которую унес с собой...

–  И в которую влил несколько капель нашатыря, - сказал Бызов.

–  Да, так вот что! А вы меня еще называете опытным инженером, обратился Борисов к Карташеву, - а я, можно сказать, мальчишка и щенок вот даже перед таким Володенькой, который и не курит и не пьет...

–  Ну, ну, полезай, полезай... - толкал Бызов подымавшегося на паровоз Борисова.

–  Ну-с, до свиданья, как говорят в наших палестинах, - кивнул Борисов, сидя уже на тендере, когда паровоз тронулся в обратный путь.

Когда паровоз скрылся, Карташев слегка разочарованно сказал Сикорскому:

–  Ну, вот и открыли дорогу.

–  Открыли, - пренебрежительно махнул рукой Сикорский. - Теперь начнут шляться, благо за проезд не платить, а прогоны получать... А как вам понравился этот урод, пьяница инспектор? Ведь совестно смотреть... И вот большинство из ваших такие же. А как пьют они при настоящем открытии дороги? На позор всем едут не люди, а мертвые тела. И Бызов такой же: мальчишка совсем еще, а льет, как в бочку...

–  Но он не был же совсем пьян.

–  Организм еще не ослаб, но выпил он больше инспектора. Ай, ай, ай... педантично качал головой Сикорский.

Карташев печально слушал, и в памяти его вставали Савельев, подряд Сикорского, обсчет молдаван, и ему хотелось бы теперь уехать вместе с теми, кто был на паровозе. Зачем он не поехал в самом деле? Увидел бы Лизочку, Марью Андреевну, провел бы прекрасно вечер, послушал бы музыку.

И вдруг паровоз опять показался и быстро приближался к станции.

–  Его превосходительство портфель свой забыл, - крикнул Борисов.

–  А что вы скажете, - спросил Карташев Сикорского, - если я тоже махну с ними в город?

–  А когда назад?

–  Завтра утром.

–  Поезжайте.

–  Ура!.. - весело крикнул Борисов, когда Карташев сообщил, что тоже едет.

В Кирилештах, где была главная контора Бызова, слезли Бызов и инспектор, а Борисов и Карташев поехали в Бендеры.

Исчезла недавняя, еще кипучая жизнь линии. Теперь безмолвно залегло полотно железной дороги, и было по-прежнему тихо и безлюдно кругом.

–  Собственно, рабочих дней на постройку всей дороги будет употреблено сорок три дня, - говорил Борисов. - Это первая в мире по скорости постройки дорога.

Пахло осенью, и печально садилось солнце, освещая уже убранные пожелтевшие поля, полотно дороги, сверкавшие на нем рельсы. Гулко разносился кругом шум несущегося паровоза, извивавшегося вдоль речки холодной стальной лентой, точно застывшей в закате.

–  Да, - сказал Карташев, - точно волшебники какие-то пришли, сделали эту дорогу и исчезли. Не все исчезли: Савельев останется... Я никогда себе не прощу, что своевременно не вдумался в переживавшуюся драму...

–  Да, да, это было непростительное легкомыслие со стороны и вашей и Сикорского. И вовсе не то, что вы там сало ели, - это чепуха, - а то, что раз вы изо дня в день видели, что человек работал и труд его не оплачивался, то вы и должны были вытащить его из капкана, в который он попал.

–  Конечно. - у него, несчастного, остались жена и дети.

–  Они где?

–  В деревне, у меня есть адрес, я пошлю и им...

–  Да что вы пошлете?! - вспыхнул Борисов. - Нужно учесть по стоимости работу Савельеву, и разницу наша контора перешлет его жене.

Борисов вынул записную книжку и что-то записал.

–  Сикорский завтра же получит официальное предписание сделать это.

–  Конечно, - говорил Карташев, - теперь все совершенно ясно, и если бы мои мысли не были связаны сознанием, что я ел у него это несчастное сало...

–  А все потому, - горячо перебил Борисов, - что люди никогда не умеют стать выше переживаемого мгновенья. И им кажется тогда, что самое ужасное уже случилось. А отвлекитесь от мгновенья, взберитесь на бугорок, всмотритесь спокойно в даль, и Савельев жил бы... Отвратительна эта проклятая вечная слепота этого эгоистичного "я". Это "я" я так ненавижу, что дал себе клятву никогда не жениться, потому что семья - источник этого отвратительного "я", основа всей нашей яевой скорлупы: я своего Ивана только потому, что он мой, будь он дурак из дураков, а посажу всем остальным Иванам на шею - на их и на его погибель. Не может человечество при таких условиях прогрессировать, не может быть добрым, великодушным, альтруистичным до тех пор, пока не будет разрушено братство плоти и не заменит его братство духа. А до тех пор всё и вся, от верху до самых низов, все люди развращены. И днем обновления человечества, днем новой жизни будет тот день, когда воспитательные дома заменят семью!