– Добить!

Выстрел, - незвучный, тупой удар, - мальчик падает и мечется по земле. Опять выстрел, - мальчик мечется. Выстрелы все чаще, - а он все жив.

Елисавета проснулась, - совсем проснулась. Больно и радостно бьется сердце, - да это же только сон! Только сон! И в сердце ее сияет ликующая радость...

По золотым стрелам еще тихого и кроткого Дракона, падавшим так мягко и наклонно, было видно, что еще очень рано. Где-то далеко слышался зов рога и мычание коров. Стены спальни слабо, розовели. Окна светились по-утреннему, первоначальным, прельщающим светом, - день в окнах говорил, что он сложится по-новому, по-хорошему. И была влажность, веющая в открытое окно, в раннее чирикание птиц, - и вечная радость утренней природы. Было слышно, что и Елена проснулась.

Так, - возник новый день, буйный и радостный. А ночные видения?

О, мы, умирающие, тонущие в предутреннем тумане! Хриплым топотом говорящие наше последнее, наше страшное:

– - Прощай!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Обе сестры плохо выспались. Елисавета была истомлена кошмарами, а Елена часто просыпалась и приходила к ней. Обе чувствовали сладкое и яркое головокружение разрезанного драконовыми серпами сна. В голове бежали яркие воспоминания нестройною и пестрою вереницею. Вспоминались подробности вчерашнего посещения. Еще томное одолевало обеих смущение, - точно стыд. Но сегодня сестры понемногу одолели его. Оставаясь наедине, они разговаривали о том, что видели в дому у Триродова, и в его колонии. Странная нападала на сестер забывчивость, - понемногу забывалась обстановка, подробности тонули. Разговаривая об этом, они часто ошибались, и поправляли одна другую. Точно сон был. Да и то, - явь или сон? И где границы? Сладкий сон, горький ли сон, - о, жизнь, быстрым видением проносящаяся!

Прошло три дня. Опять стоял тихий, ясный день, и опять небесный Дракон улыбался своею злою, безумно-ярою улыбкою. Покачиваясь, отсчитывал багровые секунды и пламенные минуты, и ронял с еле слышным гулом на землю свинцово-тяжелые, но прозрачные часы. Было три часа дня, - только что миновали самые знойные, ядовито-липкие змеиные минуты. Кончился завтрак. Рамеевы и Матовы были дома. Опять был долог, нестроен и горяч спор Елисаветы с Петром, и по-прежнему безнадежен, - и разошлись, взволнованные и тоскующие, смутным беспокойством истомив уравновешенность мисс Гаррисон.

Сестры остались одни. Они вышли на нижний балкон, сидели молча, и притворялись, что читают. Они чего-то ждали. Ожиданием ускорялся подымающий грудь стук сердец.

Елисавета уронила книгу на колени и, вдруг нарушив знойное молчание, сказала:

– Мне кажется, он сегодня к нам приедет.

Повеял ветер, дрогнули гибкие ветки, какая-то пташка загомозилась, - и казалось, что тоскующий сад обрадовался торопливо промчавшимся словам, резвым, звонким.

– Кто?
– спросила Елена.

И вдруг покраснела от неискренности вопроса, - знала же кто. Елисавета улыбнулась, глянула на нее, и сказала:

– Триродов, конечно. Странно, что мы его ждем.

– Но он, кажется, обещал приехать, - нерешительно сказала Елена.

– Да, - отвечала Елисавета, - он что-то говорил там, у этого странного зеркала.

– Это было раньше, - возразила Елена.

– Да, и в самом деле,- сказал Елисавета.
– Я все путаю. Не понимаю, как можно так скоро забыть.

– Да я и сама путаю немало, - удивляясь самой себе, говорила Елена.
– Я почему-то чувствовала большую усталость.

Мягкий шум колес по песку приближался быстро и плавно. К дому по березовой аллее, медленно, останавливаясь уже, катился легкий шарабан, влекомый лошадью в английской упряжке. Сестры встали. Они были взволнованы. Но на лицах были привычно-любезные улыбки, и руки не дрожали.

Триродов отдал вожжи Кирше. Кирша отъехал.

Первая встреча была странно-неловкою. Смущение сестер пробивалось под любезно-пустыми фразами. Прошли в гостиную. Рамеев вышел, приветствуя гостя, и оба брата Матовы. Начались взаимные приветы, - знакомство, - незначащие речи, - все, как у всех и всегда.

Петр был враждебно неловок. Он говорил отрывисто и с явною неохотою. Миша смотрел любопытными глазами. Ему Триродов понравился, - был приятен, да и раньше Миша слышал о нем нечто, обязывающее к хорошему отношению.

Разговор струился, быстрый и вежливый. О том, что сестры были у Триродова, не сказано было ни слова.

Рамеев сказал:

– - Мы много о вас слышали. Рады вас видеть.

Триродов улыбался, и улыбка его казалась слегка несмешливою. Елисавета спросила:

– Вам кажется, что слова об удовольствии видеть - только фраза?

Как-то резко прозвучали эти слова. Елисавета заметила это, и покраснела. Рамеев глянул на нее с удивлением. Триродов сказал:

– Нет, я этого не думаю. Есть радость встреч.

– - Так, по привычке говорят, принято, - тихо сказал Петр.

Триродов с улыбкою глянул на него, и обратился к Рамееву.

– Говорю это совершенно искренно, - я рад, что познакомился с вами. Я живу очень уединенно, и потому тем более рад счастливому случаю, - тому, что дело привело меня к вам.

– Дело?
– с удивлением спросил Рамеев.