Он так и встретил Берена с Лутиэнь. С непокрытой головой. Седой и уставший. С улыбкой услышал: "Я буду петь перед тобой, как поют менестрели Средиземья!" Хорошо хоть, что не спросит потом, взял ли он что-нибудь новое из этих песен. А то что ответить? "Чего я могу для себя взять от себя..."? Поверит ли? Сейчас она даже себе не верит: никак не поймет, почему это Владыка Тьмы не желает засыпать...

– - Спасибо, девушка, -- Мелькор улыбнулся.
– - Давай договоримся: не надо обманов! Я прекрасно знаю, кто вы и зачем пожаловали. Да только зря все это. За Сильмариллом пожаловали? Поверьте, и без вашей песни я отдал бы вам камешек, с удовольствием бы отдал, да нету его у меня! Ни единого нету! Гномы уперли! Вместе с короной!.. Так что присаживайтесь, чайку попьем...

– - Лжешь, Моргот!

Пощечина волчьей лапы оставила на щеке след, подобный клинку, но тут Лутиэнь остановила возлюбленного:

– - Он говорит правду!

Сон -- лучший подарок. Он позволяет забыть. Да только не доступен сей дар великим Вала. И никакое заклятие не поможет. Лишь только глубокая задумчивость порою оторвет от дел и дарует смутное упокоение, словно мастер Иллюзий или его Учитель Ирмо махнули крылом.

Когда Мелькор вернулся к реальности, выйдя из глубин нового своего замысла, то с удивлением увидел в изголовьи знакомую до боли стальную корону, спертую месяц тому гномами, прорывшими тоннель прямо под трон мятежного Валы. Рядом лежала кучка гномьих топоров с переломанными рукоятями, и свет двух сильмариллей играл на их лезвиях. Третий же камешек отсутствовал, на его место был вправлен в корону митрильный шарик. Черное серебро скрадывало отсутствие камня, и стальная корона по-прежнему не утратила завершенности.

– - Надо же -- самый маленький камешек выбрали, -- подумалось вдруг ему...

А волны памяти несутся вперед, и вот уже Золотоглазый по приказу Манвэ распят на проклятой скале, где завершили свой жизненный путь Эллери Ахэ -Эльфы Тьмы. И орлы кривыми своими клювами рвут плоть того, кто так боится боли, и обнажают ребра. Клювы и когти. Боль. Смерть. Боль и после смерти. Мишель катался по земле от боли, но даже в этой муке он ни на секунду не ослабляет защиту, не выпускает за очерченную линию души друзей, не подпускает к ним Пустоту. И все это -- когда сознание убито волной боли, а шрамы горят адским огнем. Удерживает защиты. Подсознанием. Волей. Душой...

Ковчег уходил. Уходил, не зацепив ни ребят в деревеньке, ни весь этот мир: Мишель сумел захлестнуть всю планету, защищая ее от странствующего равнодушия. Но грозный странник все же не пожелал оставить это безнаказанным. Уже покинув этот мир, он ударил по герою-защитнику. Последнее, что почувствовал юный Сновидящий -- сознание покинуло его. Падение. Пустота...

* * *

– - Командор!
– - Антон вбежал в каюту Лата.
– - Майкл пропал!

– - Как -- пропал?!

– - Утром просыпаюсь -- а его койка пуста. Одеяло так лежит, словно он не вставал, а исчез прямо из-под одеяла.

– - Ну -- телепортировал куда... Разве ему это проблема?

– - Не проблема... Но только не видел его никто... И на завтрак он не явился... Командор... Не сердись, но -- это он не после вчерашнего разноса исчез? Может -- обиделся, а?

– - Не знаю...
– - вздохнул Лат.
– - Вообще-то никакого разноса не было и в помине... Так -- беседа на темы параллельных миров...

Поглядев в спину выходящему из каюты Антону, Лат засобирался: стоило начинать искать. Ох, не с проста все это, чует сердце...

Глава 9

– - И здесь живут люди!

Городок понравился мальчику. Тихий такой, степенно-провинциальный, он ласково обволакивал гостя неуемным тополиным запахом, пробуждая в душе что-то давным-давно забытое. Казалось -- возвращается уже почти ушедшее детство. Хотелось просто зажмуриться и поплыть в облаках тополиного пуха, этой летней зимы, приветливой и манящей.

Шум авто не тревожил старые улочки с дощатыми тротуарами, и только раскатистый звоночек старинного трамвая звонкими шариками разлетался от резных деревянных стен двухэтажных домиков, похожих на сказочные замки или дворцы.

Где-то резвилась детвора -- ее неумолчный гомон органично вплетался в тишину города, сливаясь с урчанием горлиц и сизым звуком перьев, рассекающих воздух. Где-то неумолчно звенели цикады, радуясь теплу и свету. Мир жил светлой своей жизнью, вдали от тревог, и никакие злые волшебники не в силах потревожить этот покой.

Мир, в котором нету места злу...

С шорохом пронеслась над головою и села на карниз птица.

– - Угу у! Угу у! Угу у!
– - воркование горлицы навевает покой, и нет страха в душе, тает последняя тревога под палящим летним зноем.

Где-то пух тополиный легок,

И его не затопчут в грязь.

Там живет посреди слободок

Детский смех, словно юный князь.

И забытое оживает

В тополиной веселой пурге,

И о горе душа забывает...

Мишель сморщил переносицу:

– - И о горе душа забывает... И о горе душа забывает, как... Ох!..

Как нередко бывало, вдохновение, полет души обогнало тяжелую поступь слов, и последняя строчка бесследно улизнула, не оставив в сознании ни следа! Обидно! Но разве можно всерьез обижаться, когда вокруг такой светлый мир?! Подумаешь -- строчка...