Распутин с любопытством повернулся ко мне:

– Почему ты защищаешь ее?

– Мне ее жаль, - ответила я.

– Я не принимаю жалость!
– воскликнула Лохтина, - я одна, но я си-и-и-льная-я! День за днем я кричу одно и то же, но люди глухи и слепы!

Тут старая Головина неожиданно обратилась к Лохтиной.

– Я не понимаю, - сказала она, - почему вы специально сердите Григория Ефимовича? Разве вы не видите, как ему неприятно все это?

Вдруг Вырубова поднялась с места, подошла к Лохтиной, опустилась перед ней на колени, схватила ее руку и поцеловала.

– Ты, наконец, поняла это?
– сказала Лохтина очень спокойно. Но сразу же после этого опять начала кричать:

– Не забудь, что к моей руке нельзя прикасаться. Целуй ее, целуй ее, но не пытайся дотронуться до нее!
– Затем замолчала так же неожиданно, как и начала, опустила голову, немного отодвинула вуаль и принялась рассматривать сидевших у стола гостей.

– Я не вижу моей служанки! Где она, почему не идет? На колени, на колени и целуй мои руки!

Муня Головина встала и, когда Вырубова вернулась на место, подошла к Лохтиной, склонилась перед ней и благоговейно поцеловала ей руку.

– Ну, подожди же, язычница!
– вскричал Распутин.
– Неужели я не найду, как избавиться от тебя, стерва? Вы обе, - обратился он к Муне и Вырубовой, - только попробуйте еще унижаться перед Ольгой! Клянусь Богом, вы больше не переступите этот порог, я выброшу вас обеих вместе с ней, презренные! Ты, ты... сволочь, когда-нибудь я найду на тебя управу...

– Бог лю-ю-ю-бит пра-а-а-вду, - пронзительно закричала Лохтина.

– Но в тебе нет правды, ты исчадие ада!
– прорычал Распутин. Муня вернулась на свое место со слезами на глазах и с сильно покрасневшим лицом.

– Ты еще узнаешь меня, глупая дура!
– еще раз пригрозил Распутин.

Старая Головина, чье лицо постепенно все покрылось пятнами, робко спросила:

– Григорий Ефимович, почему вы так браните Марушку?

– Почему она не слушает меня, почему она совершает грех? Она целует Ольге руки и беспрекословно подчиняется ей, ничтожной. Разве я не ясно сказал ей: не смей ничего давать Ольге! От меня она ничего не получит, ненормальная!

– Значит, я должна здесь голодать?
– запричитала Лохтина. Неожиданно она успокоилась и тихо, скромно продолжала:

– Сегодня я опять ничего не должна есть? Я уже вчера ничего не ела; у меня нет денег, последние я отдала сегодня шоферу, потому что он так хорошо меня довез! Я боялась опоздать, и вот я пришла последней, хотя я хотела первой поздороваться с тобой. Теперь у меня ничего, совсем ничего нет. Сегодня день всеобщего примирения, все приходят и просят прощения у своих друзей - им дают денег на чай. Но у меня нет ничего, совсем ничего. Я голодна, два дня ничего не ела, с таким удовольствием съела бы что-нибудь.
– Эти слова она произнесла чрезвычайно жалостно.

– Так тебе и надо, стерва, - спокойно сказал Распутин.

Поднялась Муня, налила полную тарелку супа из стоявшей перед Распутиным миски странной формы, похожей на таз для стирки, и протянула Лохтиной.

– Муня, ты будешь слушаться или нет? Не смей ничего давать ей, сказал Распутин и добавил короткое, но характерное русское ругательство. Но Муня не обратила внимания, пододвинула к дивану круглый столик и поставила на него тарелку.

– Для чего это?
– спросила Лохтина, указывая на корзину с гиацинтами, стоявшую на подоконнике.
– Раньше здесь всегда стояли мои цветы, там лежали мои яблоки, мои апельсины! Тут стояла моя ваза, они все съели, все выбросили, подлые!

Муня молча взяла тяжелую корзину с гиацинтами, подняла ее с трудом и поставила в угол на пол, слабые плечи согнулись от усилий. Распутин повернулся:

– Что же будет дальше? Если эта сука, эта проклятая отнимет у меня Марию? Господи Боже, когда же кто-нибудь уберет из города эту мерзкую тварь? В благодарность я бы поклонился ему до полу!

Старая Головина повернулась озабоченно к Муне:

– Марушка, что ты делаешь? Почему ты сердишь Григория Ефимовича?

– Ну, мама, оставь, не говори больше об этом ничего, - почти неслышно прошептала Муня.

– Разве ты не можешь делать, что хочешь?
– немедленно яростно возопила Лохтина. Она кричала все громче и отчаяннее: - Быстро возьми перо, бумагу, пиши и раз, и два, и три, я уже лечу, я лечу! Они меня схватят, схватят, и я за тебя подвергнусь мучениям! Но затем я вернусь к тебе, к тебе, под твой кров, так как ты мой, ты меня любишь, мой дорогой возлюбленный, мой бородач, мой бог, весь мой! Пиши же, пиши!

– И потом все скажут, что я выгнал тебя из города, и ты из-за меня сошла с ума. Я не хочу этого, - мрачно заметил Распутин.
– Мне и так достаточно достается от женщин из-за тебя, сучка! Что мне делать с такой бешеной? Ты уже давно опротивела мне, ты изверг!