Гай понял, что она пока еще не знает, но если она не узнает сегодня, то, скорее всего, узнает в течение нескольких ближайших дней, это всего лишь вопрос времени. И что же она узнает? — спрашивал и спрашивал он себя, и находил один и том же ответ — то ли чтобы убедить себя в чем-то, то ли изводя себя: что прошлым летом в поезде он встретил человека, который убил его жену, и что он согласился на это убийство. Вот это Бруно и скажет ей, да еще снабдит рассказ для большей убедительности деталями. А в суде, если Бруно даже чуть-чуть извратит их беседу, разве картина не приобретет характера сговора двух убийц? И в памяти Гая вдруг со всей ясностью восстановились те часы в купе Бруно, в том микроаду. Это ненависть к Мириам подтолкнула тогда Гая рассказать так много, та же самая ненависть, которая вызвала в нем взрыв тогда, в июне, в парке «Чапультепек». Энн тогда здорово рассердилась на него — не так за то, что он сказал, а за ненависть, прозвучавшую тогда в его устах. Ненависть — это тоже грех. Христос проповедовал против ненависти, как и против измены и убийства. В ненависти — семена зла. Разве по христианскому правосудию он не будет признан хотя бы частично виновным в смерти Мириам? И разве не так же скажет Энн?

— Энн, — прервал ее Гай. Он решил, что надо подготовить ее. И ему надо знать, как она отреагирует. — Если кто-нибудь обвинил бы меня в том, что есть и моя доля вины в смерти Мириам, что бы ты?.. Ты бы?..

Энн остановилась и посмотрела не Гая. Казалось, весь мир перестал двигаться, и они стояли в центре этого неподвижного мира.

— Доля вины? Что ты имеешь в виду, Гай?

Кто-то задел их: они застыли на самом проходе.

— Только это. Обвинил бы меня, и всё.

Энн, казалось, не могла найти слов.

— Понимаешь, обвинил бы меня, — продолжал Гай. — Я просто хочу знать. Обвинил бы меня без всяких оснований. Это будет иметь для тебя значение или нет?

Выйдет ли она за него или нет? — хотел он спросить, но этот вопрос выглядел бы таким жалким, слезливым, что у него язык не повернулся задать его.

— Гай, а почему ты заговорил об этом?

— Просто я хочу знать, вот и всё.

Энн от вела Гая в сторону от основного потока посетителей.

— Гай, тебя кто-нибудь уже обвинил?

— Нет! — остановил ее Гай. Ему стало тревожно. — Я говорю «если». Если вдруг кто-то попытается затеять возню против меня?..

Она посмотрела на него с той смесью разочарования, удивления и недоверия, как это бывало с ней, когда он говорил что-то во гневе или возмущении, чего Энн не одобряла и не понимала.

— Ты ожидаешь этого с чьей-то стороны? — спросила она.

— Я просто хочу знать! — торопливо выпалил он. Чего тут не понять? Это же так просто!

— В такие времена, — спокойным тоном произнесла она, — ты заставляешь меня думать, что мы совершенно чужие люди.

— Прости, мне жаль, — буркнул он, почувствовав, как она порвала невидимую связующую нить между ними.

— Не думаю, что тебе жаль, иначе ты не делал бы таких вещей! — Она в упор смотрела на него, стараясь при этом сдерживать свой пыл, хотя в глазах появились слезы. — Это вроде того дня в Мехико, когда ты разразился тирадой против Мириам. Мне такие вещи претят, я не такого рода человек! В такие моменты я чувствую, что совсем не знаю тебя!

«И не люблю тебя», — добавил про себя Гай. Ему казалось, что она отдаляется от него, оставляет попытки понять его, что ее любовь уходит. Гай стоял растерянный, неспособный пошевелиться или выдавить из себя словечко.

— Раз ты спрашиваешь меня, — продолжала Энн, — то, я думаю, это немаловажно, если кто-то тебя обвинит в таких вещах. И я хочу знать, почему ты ожидаешь такого оборота? Почему?

— Я вовсе не ожидаю!

Энн развернулась и пошла в ту сторону, где был тупичок, и там остановилась, опустив голову. Гай последовал за ней.

— Энн, ты меня не знаешь? Меня никто в мире не знает так, как ты. Я не хочу иметь секретов от тебя. Просто мне пришло это в голову, вот я и спросил тебя.

Он почувствовал, что сделал признание, и тут же с облегчением почувствовал, что у него внезапно появилась уверенность — такая же, как раньше, когда он думал, что Бруно уже отправил письмо, — что Бруно не отправил его и не отправит.

Энн смахнула слезу с уголка глаза и безразличным тоном произнесла:

— Гай, хочу тебя спросить об одном: ты кончишь когда-нибудь во всем ожидать худшего?

— Да, — сказал он. — Господи, да.

— Пойдем в машину.

Они провели весь день с Энн, вечером поужинали в ее доме. Письма от Бруно не было. Гай выкинул эту возможность из головы, считая, что был кризис и прошел.

В понедельник вечером, около 8 часов, миссис Маккосленд позвала его к телефону. Это была Энн.

— Дорогой… Мне кажется… Я несколько в замешательстве…

— В чем дело? — спросил Гай, уже поняв, в чем дело.

— Я получила письмо. Сегодня утром. О том, о чем ты говорил в субботу.

— Что такое, Энн?

— Насчет Мириам. Напечатано на машинке. И не подписано.

— О чем там? Прочти мне.

Энн читала дрожащим голосом, но, как всегда, четко:

— «Дорогая мисс Фолкнер, Вам, может быть, будет интересно узнать, что Гай Хейнз причастен куда больше к убийству своей жены, чем в настоящее время об этом думает закон. Но правда откроется. Я думаю, Вам это полезно знать, если у Вас есть планы выйти замуж за этого двуличного человека. Сверх того автор настоящего письма знает, что Гаю Хейнзу недолго оставаться на свободе». И подпись: «Друг».