Степка ест неохотно. Он сегодня совсем не такой, каким бывает обычно за семейным столом. Вообще-то Степка любит вечерние неторопливые ужины с родителями: ему приятно слушать напевное приговаривание матери, весело следить за ее маневрами с водочным графинчиком, за тем, как она ловко умеет отразить и погасить вспышку гнева отца.

Но сегодня Степке не по себе. Картошка кажется подгоревшей, огурцы пересоленными, от грибов пахнет прелью. Ест он мало. Мать, конечно, замечает это и порой как-то особенно внимательно глядит на него.

Проходит много времени, когда чуть покрасневший от водки и еды Лука Лукич откладывает ложку, вынимает портсигар, с удовольствием закуривает. Евдокия Кузьминична отдыхает перед мытьем посуды. Наступает время неторопливых, обстоятельных разговоров, раздумий; родители говорят негромко, приглушенно, не договаривая фраз: понимают друг друга с полуслова. Степка молчит, курит, а Евдокия Кузьминична, кивая на него головой, говорит Луке Лукичу:

– О третьих петухах вчера пришел. Я уж совсем было придремала, уснула, это, было, как чую - идет! Глянула на часы - третий. Ты уж, отец, спал, храпел страсть как!

Отец и Степка молчат.

– Слышу, за веревочку тянет тихо, сторожко. Это, значит, не хочет, чтобы я учуяла, - продолжает Евдокия Кузьминична.
– Аи нет, я все слышу, сыночек!

– Сказано - женщина! Оно и есть женщина, - недовольно замечает Лука Лукич.
– Ты его в карман посади. Курица и та цыплят от себя на волю пускает.

– У курицы их много, у меня один остался. У стариков еще два сына: старший в армии, младший сейчас в пионерских лагерях.

– Я, мама, на танцах был, - угрюмо объясняет Степка.

– Конечно, что не на работе. На работе тебя долго не задержишь. Слыхали, как ты работаешь, - подозрительно спокойно говорит Евдокия Кузьминична.
– Что слыхала?
– опасливо спрашивает Степка.

Но мать не отвечает. Она наливает из самовара еще одну чашку, берет блюдечко растопыренными пальцами и сосредоточенно делает глоток. После этого она обращается не к сыну, а к мужу.

– Ты, отец, поди, не слыхал, - говорит она.
– Сижу это я на лавочке, тебя, надо быть, поглядываю, а тут Анисья идет. И-и-и, говорит, Кузьминишна, мать моя, что твой сыночек сегодня на песке вытворил! Весь, говорит, невод на куски поизодрал, где начало, где конец, не разберешься, мотня, говорит, так и потонула, а старый черт Истигней твоего, говорит, Степушку так изругал, что я, говорит, дажеть заступилась - почто, говорю, молодого юношу обижаешь...

– Как так?
– недоверчиво спрашивает Лука Лукич.
– Степка, как так?

– Жди, отец, жди! Он тебе ответит!
– строго говорит Евдокия Кузьминична, прихлебывая чай и поверх блюдечка глядя на густо покрасневшего Степку.
– Он тебе ответит, как же... До трех часов ночи гулять он может, а как до дела, он язык проглатывает. Я тебе дальше расскажу... Дело было такое. Степка с Натальей начали в лодке баловаться, играть, да возьми и опрокинься в реку. Тут Николай Стрельников, конечно, приказал Сеньке стормоэить, тот стормозил, ну катер и заплутался винтом в неводу. Три часа разматывали. Истигней, говорит, из себя выходит, ругается матерно...

– Анисья врет!
– раздраженно перебивает ее Лука Лукич.
– Истигней сроду не матерится.

– А конечно, врет, - соглашается Евдокия Кузьминична.
– А вот про Степку не врет. Наври она мне такое... Знаешь, что будет?

– Знаю!
– отмахивается Лука Лукич и резко поворачивается к Степке. Наизаболь[1] испоганили невод?

[Наизаболь - нарымское словечко, означающее: правда ли, серьезно ли?]

– Порвали... левее мотни, - говорит Степка и опускает голову.

– Ну, брат, это не годится!
– раздельно произносит Лука Лукич, привставая.
– Истигней взаправду ругался?

– Ругался...

– Сойди с моих глаз!
– гневно говорит Лука Лукич.
– Видеть не могу! Он поднимается, заложив руки за спину, прохаживается по толстым половицам сеней, босой, сутулый, ножны болтаются у пояса в такт его сердитым шагам.

Евдокия Кузьминична притихает, осторожно, чтобы не звякнуть стеклом, ставит блюдечко на стол, вытирает губы щепоткой, после чего выпрямляется, всем своим видом показывая, что полностью разделяет с Лукой Лукичом его гнев.

– Ты мне это не смей!
– Лука Лукич грозит Степке пальцем.
– Мы с Истигнеем в одной роте воевали. Ты мне славу Верхоланцевых не порть! У нас слабаков и лентяев в роду не бывало! Что на рыбалке, что на войне Верхоланцевы шли впереди! Отвечай, почему испоганил невод?

– Нечаянно я, отец...

– Нечаянно комара можно задавить. А тут дело государственное, нешутевое - рыбалка! Это тебе не в бирюльки играть!
– Лука Лукич грохает кулаком по столу.

Степке так тяжело, что он сереет лицом, стискивает посиневшие пальцы. Евдокия Кузьминична видит это, ей немного жалко сына, но вмешиваться в разговор она не может, так как Лука Лукич прав.

– Я мечту имею, чтобы из тебя знатный рыбак вышел, чтобы ты наш род на рыбалке продлил, а ты что? Испоганил невод! По мне, лучше подерись с кем-нибудь, а дело не пятнай!
– гневается Лука Лукич.