– Значит, из тщеславия... Но вы только затягиваете дело. Ведь вы не думаете серьезно противостоять ей, не правда ли? Так почему же вам не покончить с этим сразу? Теперь это было бы уже позади, и вы совершенно успокоились бы - как теперь вместо вас Мортейль.

– Я не мог. Вы, герцогиня, стояли между нами и отравляли мне удовольствие.

– Мне очень жаль... Уж не любите ли вы меня?

Он испугался и покраснел так сильно, что темное золото его длинной, раздвоенной бородки стало совсем бледным.

– Нет, нет! Что за вопрос! Чем я...

– Решительно ничем. Успокойтесь. Тогда вам, значит, ничто не мешает любить леди Олимпию.

– Наоборот!

Они вошли в зал и приветствовали ожидавших. Леди Олимпия была напудрена хуже, чем прежде. У нее были влажные глаза и сладостно оживленные, счастливые движения. Мортейль был довольно бледен; он отвечал на завистливые и насмешливые взгляды язвительной холодностью. Музыка тотчас же заиграла, и, встречаясь и расходясь с Мортейлем и его дамой, Якобус продолжал разговор с герцогиней. Он громко говорил о леди Олимпии, глядя ей при этом прямо в глаза. Она равнодушно улыбалась. Его жесты становились все более возбужденными.

– Кто же любит леди Олимпию?
– говорил он.
– Леди Олимпия роскошная картина; я забыл поместить ее в зале Венеры в виде охотницы за любовью, красной, широкой, белокурой, смеющейся влажными губами, с откинутой назад головкой, так что вздувается шея. С ней падаешь в траву и даешь взять себя. Потом уходишь, и некоторое время перед глазами еще стоит блеск ее красного тела. Больше ничего. Она - картина, а в картинах я знаю толк слишком хорошо. Их я не люблю.

– Ну, к счастью, я тоже картина. Вы помещаете меня то на потолок зала в качестве Дианы или Минервы, то в парижский салон в качестве Duchesse Pensee. Какое странное название, как оно пришло вам в голову?

– Та картина - не вы, герцогиня, это ваша мысль - мысль той минуты, когда вы остановились в моей мастерской в Риме перед Палладой Ботичелли. Я говорил уже вам, что уловлю вашу душу с той минуты, как только вы исчезнете с моих глаз.

– Почему вы никогда не показывали мне этой картины? Я хотела бы иметь ее.

– Она продана... одной немецкой даме.

– Кто она такая?

– Дочь одного рейнского промышленника... Я женился на ней.

– Что вы говорите?

Команда en avant deux разлучила их. Леди Олимпия взяла руку Якобуса и покачивалась с ним в середине четырехугольника танцующих. Она сказала:

– Вы невежливы, мой крошка, но я не сержусь на вас. Вы нравитесь мне, тут ничего не поделаешь. Впрочем, вы скоро будете просить у меня прощения за все это.

– Слишком скоро!
– возразил Якобус.

В промежутке между двумя фигурами герцогиня повторила:

– Что вы сказали? Вы женаты?

– И я горжусь этим, - заявил он.
– Подумайте, непосредственно после успеха, который мне доставил ваш портрет, я женился на молодой, богатой девушке, которая чуть ли не во всем - ваша противоположность. Нет, герцогиня, я не люблю вас.

– Вы все еще не успокоились?

– Беспокоит меня то, что я вас слишком часто рисую. Вы не простая картина, как леди Олимпия. Ах, с той покончишь одним холстом на вечные времена! Но вы, герцогиня, вы кажетесь мне одной из моих грез. Повторяю, вы тревожите меня всякий раз по-новому. Я никогда не вижу вас в окончательной форме.

Они должны были расстаться.

– Тем не менее я надеюсь, что вы только картина, - успел он еще заметить.

– Я тоже, - ответила она.

Когда они опять столкнулись, он объявил:

– Я люблю только там, где мало вижу и где для меня нет искусства. Мое искусство должно быть сильным, строгим, безличным и независимым от мягких чувств. Любовь... рассказать вам, где я любил больше всего?

– Расскажите.

– Я рисовал где-то в России охотничьи картины и каждое утро по дороге к павильону, который служил мне мастерской, проходил мимо огороженного куска парка. Хвойные деревья и кусты были плотно охвачены серой стеной, точно большой букет. Темная аллея вела к бассейну, где ежедневно двигалась белая фигура. Я видел только полоску белого лица и легкие движения нежных членов. И каждый раз я долго стоял, охватив пальцами прутья решетки, и вглядывался в суживающуюся перспективу, в поисках за душой парка, как я называл это существо. Она бродила вокруг бассейна, а я чувствовал это так, как будто она тщетно кружила вокруг моей души. Так я больше не любил.

– Этого вы, значит, не нарисовали?

– Это было только чувство. Это не было картиной - как вы, герцогиня.

Они низко поклонились друг другу; танец был окончен. Герцогиня отошла.

– Ну, что, моя крошка, - спросила леди Олимпия одиноко стоявшего художника.
– Вы укрощены?

– В данный момент меньше, чем раньше, - объявил он.
– Я горячо сожалею.

Она взяла руку Мортейля и опять приказала подать свою гондолу.

Якобус, опустив голову, бродил по залам и размышлял: