– Проклятая свинья жизни.

Он посмотрел на меня, высокомерно задрав безволосые брови.

– Вы полагаете, я неправ?

Я пожал плечами и занялся кофейной посудой.

Конечно же, он был прав. Как и всегда. Я мог бы еще добавить всякого к тому, что он здесь наговорил. Я много еще грустного мог бы к этому добавить... Роберт лорд Пачулин, по прозвищу Винчестер... К чертям. К собакам. Не хочу об этом думать... Но почему все это - так? Ведь все мы ДОВОЛЬНЫ! Мы же все вполне удовлетворены... Проклятая свинья жизни.

– Но, сэнсей, - сказал я.
– Ведь мы все довольны. Можно сказать, с нами все о'кей... Разве не этого вы хотели?

Он ответил мгновенно:

– Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни... Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу?
– Он поднялся, тяжело опираясь на столешницу.
– Ладно. Спасибо за обед. Пойду поваляюсь немножко. А вы - уж пожалуйста - сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!

Он удалился к себе в апартаменты, а я засел за компьютер и принялся восстанавливать рабочий диалог. Никаких "прелюбопытнейших поворотов", естественно, я в этом диалоге не обнаружил если не считать случаев, когда пацан выдавал свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне понравился "гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский". При случае обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет "стрёмно" (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).

В четыре часа позвонил Вадим и тусклым голосом попросил сэнсея, если можно, конечно.

– Он разлагается. На диване. Тебе срочно?

– Да нет... Не обязательно.

Он уже в четвертый раз звонил сэнсею, каждый раз "не обязательно", и каждый раз ничего не получалось. По-моему, сэнсей явно не хотел с ним встречаться. А он этого не понимал. (Я, впрочем, тоже.)

– Ты как, вообще?
– спросил я на всякий случай.

– Никак. Ты придешь?

– Куда?

– К Тенгизу.

– Когда?

– Завтра, к семи. Все собираются.

– Первый раз слышу.

– Тебе что, Тенгиз не звонил?

– Нет.

– Ну, значит, позвонит еще, - равнодушно пообещал Вадим и повесил трубку.

Несколько минут я думал о нем и опять ничего не придумал, и тут, действительно, позвонил Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщил, что "завтра... у меня... в девятнадцать. Сможешь?".

– А в чем дело?
– спросил я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.

– Надо.

– Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?

– Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.

– Ладно, - сказал я без всякого энтузиазма.
– Надо - значит, надо. Тем более давно не собирались. С собой приносить?

– А как же, блин! Что за дурацкий, блин, вопрос!..

– А других, по-моему, не бывает, - сказал я, глядя на экран монитора.
– Умные давно кончились. Да и с ответами затрудненка.

(На экране у меня было: "-Чем мои руки похожи на руки бога?

– Играют на пианино.

– Почему мои ноги напоминают ноги осла?

– У нашего Барсука они разного цвета...")

– Ты лучше скажи: у тебя тачка - как? Бегает?
– спросил я его, вспомнив про понедельник.
– Н-ну, с утра бегала, блин... Но была бледная!

– В понедельник сэнсея везти, ты не помнишь, конечно, блин.

– А, блин... Действительно. Третий понедельник. К которому часу подавать?

– К десяти - сюда. Я тебе еще напомню, не беспокойся.

– А чего мне, блин, беспокоиться? Это ты беспокойся. Это ты у нас лорд, блин, Винчестер.

Он дал отбой, а я вдруг понял, что думаю о нем. Не о работе, и не о понедельнике, и не о несчастном Вадиме, а о нем. И о себе. О нас всех, будь мы все неладны.

...Сверхбоец, психократ, Великий Мэн. Красавец, лентяй, яростный еще совсем недавно плейбой, а теперь - безнадежно утомленный борьбой со злом страстный филуменист. Собирает спичечные этикетки! Тенгиз! Гос-споди!.. Да возможно ли такое? Возможно. Увы. Сейчас он годен разве что удалить препятствие: заставить кого-нибудь "забыть", например. Только и осталось от него, что чугунный взгляд исподлобья, да веки, надвинутые на половину глазного яблока, да брезгливые губы. Люди по его нынешним понятиям - все, без исключений - полное говно. Мерзкие хари. Слюнявые пасти. Гнойные глазки. Мокрые лапы. Вонючие подмышки и подштанники... Черный матерщинник, каждое второе слово "блин". Натужный бабник, баб своих меняющий еженедельно. И при этом - безнадежно влюбленный в лживую, кокетливую шлюшку. На эту его "Олюшку" (женщину легкомысленную и даже, пожалуй, развратную) почему-то совсем не действуют психократические Тенгизовы пассы, и, наверное, именно поэтому он влюблен в нее, как гимназист, - смотрит в рот, стелится ковриком, прощает (не видит) измены, умоляет жениться и завести ребенка. Не знаю более душераздирающего и непристойного зрелища, чем Тенгиз, умоляющий эту шлюшку панельную пойти с ним на Пласидо Доминго. Можно себе представить, что она с ним делает в окрестностях постели... Сэнсей, бедолага, только догадываться может, какое основное у Тенгиза занятие теперь: халтура эта позорная в частных психдиспансерах и вытрезвителях, где он "лечит внушением" расслабленных, проспиртованных и наркозависимых. А иногда, совсем уж без затей, занимается этим же самым и просто на дому, за хорошие деньги, ready cash, благо, что квартира у него хорошая, двухкомнатная...