Надеюсь, это продлится достаточно долго.

– Насчёт жены и Бейла, - сказал Вейдер. – Если их замкнёт друг на друге, то это создаст маленькую бурьку в стакане с Силой. Что нам и нужно.

– Нам вообще нужно как можно дольше отвлекать от себя внимание.

– Вот и я о том же, мой повелитель.

Они переглянулись.

– Что же, - сказал Палпатин, - вот и настал момент, когда ученики проверяются на прочность.

– Управление – четвёрке?

– Да. Для этого и готовили. Риск оправдан.

– Никакого риска.

– Ты так уверен?

– А вы можете быть не уверены в своих учениках?

Император поднял руки:

– Сдаюсь, - опустил. Стал серьёзен. – Что ж. Риск, тем не менее, оправдан. Оправдан именно потому, что я в них уверен. Теперь подведём итог. А потом… потом передоверим результаты и цель ученикам. А сами… - он вгляделся в ученика. – Но, Вейдер, я должен быть уверен, что тебя опять не замкнёт…

– Не замкнёт, - рассеяно ответил главнокомандующий. – Я увидел её… и сразу подумал…

– О любви?

– О любви, - усмехнулся главком. – О любви…

Он смотрел на пустой монитор.

О любви.

Я вспоминаю. Я честен перед собой, когда хочу вспомнить. Хотите знать, что произошло на Мустафаре? Почему я убил свою жену. Да, убил. Не надо смягчать выражений. Убил. Именно это сообщил мне мой учитель, когда я очнулся. Не сразу, когда было нужно. Когда я смог воспринять. Когда это помогло мне выжить.

Она мертва, ты убил её. А я прохрипел: нет. Я был ранен, мне было плохо, мне так нужно было тепло. Не поддержка. Минута слабости, долгие месяцы боли. Нет, - сказал я тогда. Нет. А потом хлынула ярость. На его улыбку, на его насмешку в глазах. Эта ярость выдернула меня из смерти. В конечном счёте. Не позволила умереть. Знал ли он, что ненавистью вытаскивая меня из небытия, создаёт очаг напряжения, который сможет разрастись и убить? Конечно, знал. Но знал и то, что это единственный выход. Жалостью к самому себе и желанием тепла я убью себя точно. С тем, что со мной случилось, мне надо было сражаться одному. Иначе б не помог и император. А я чуть было не начал ныть о Падме. На самом деле – о себе. О своей жизни. О потере. Потере всего, с приобретением увечья, которое было неоспоримым фактом существования. От которого с больничной кровати не убежать. И боль, которая стала фоном жизни. Даже во сне. А он бросил мне – правду. И ухмыльнулся. “Ты убил свою жену, мальчик. Сам. Не знаю, насколько рассудочно – но сам. И даже это сознавая. Не скрывайся теперь сам от себя. И от того, что ты сделал”.

Это подействовало – тогда. А сейчас (не знаю, как раньше, там бездна, и пока я не собираюсь в неё смотреть) стало столь просто. Столь обыденно. Столь элементарно, что я не могу понять – что же било и болело во мне все эти годы? Глубоко, внутри, но тем не менее неискоренимо? То, что в итоге дало слабину на сыне.

Ведь всё очень просто.

Да, я убил свою жену. Сейчас я вам расскажу об этом.

Представьте любовь. Очень сильную. Влюблённость. Страсть. Именно потому не скажу: наивную. Страсть жестока, эгоистична, сильна. Она требует всего – и ещё немного. Она берёт – и уходит. Так и было, если бы в дело не вмешивалась любовь. Влюблённость. Романтический флёр на глазах. Особенно юных. Ведь вам же рассказывали про любовь до гроба? Правда? Ведь писали же поэты стихи, ведь сочиняли же песни. А фильмы, романы… Не могут же все миллиарды миллиардов когда-либо живших в этой галактике – врать. Она есть, эта великая любовь. Или невеликая – но просто настоящая. Та, сильная, когда мир весь – в лице единственного человека. Любовь до гроба…

Да. Именно так. Гроб своей любви я обеспечил.

Послушайте. Любовь действительно существует. Я вам расскажу о ней.

Всё началось с мальчишеского восхищения на Татуине. Там была сказка, и юная королева стала одним из её элементов. Рыцарь, гонки, помощь… герои давних легенд. Впервые в жизни возникшая возможность вырваться и убежать. И на фоне всего – действительно прекрасное лицо, которое огненными лепестками легло на воображение мальчишки.

Потом – Храм. Строгий контроль чувств. Строгий контроль за мной лично. Тщательно скрываемые, нет, даже обрезаемые личные привязки. Тоска. И вдруг – неожиданная встреча. Я просто не успел взять себя в руки. Подготовиться. А возможно, не хотел. Упал в яму. Увидел – упал. То молчал. То нёс бред. Выглядел идиотом перед ней. Потом замкнулся. Потом сказал всё, что думал. И мне было совершенно безразлично. Меня нёс ток… поток… почти лава. Только в ней не было больно. Или мне была нужна эта боль. Та, которая огонь жизни, вырывающей её из трясины. Из отупения чувств.

Земля будто качнулась под ногами. Лицо из прошлого, связанное с матерью, с моей собственной вольной и героической жизнью. Короткой полнотой бытия между Орденом и рабством. В тот момент я взглянул и понял: она мне нужна. Всё остальное не важно. Она тоже была задета мной, но не так серьёзно. Это потом она загорелась – от меня. Я её зажёг и не пожелал гасить пламя. Я сам. Потому это было – моё. Нужное мне. Очень.

Она не понимала, что такое нужда. Она родилась и выросла в мире, где не накладывался лимит ни на вещи, ни на связи, ни на чувства. И потому повела себя глупо. С моей точки зрения. С точки зрения голодающего, который не понимает, почему этот изысканный придурок, который вроде тоже хочет есть, шевеля губами, долго и вдумчиво изучает это грёбаное меню. Вместо того чтобы заказать всего много и сразу. И есть, есть…