– Манипулятор-враг бьёт не так больно.

– Бедненький. Ты сам использовал прочих джедаев. И посылал их порой на смерть по причине, известной только тебе. Ты идеальный исполнитель, Мейс. Хороший воин. Но интриги и сложные комбинации – не для тебя. У тебя другие таланты. И каждый в Ордене делал то, к чему был приспособлен лучше. Ты слишком прям. Слишком. А твоя детская обида в мире великой Силы – смешна. Удалился в затвор. Создал мир – или нашёл – и медитирует на свою обиду. Хватит, пошли. Ты нам нужен.

Мейс странно смотрел на него.

– Грубая работа, хочешь сказать? – усмехнулся Куай. – Я с тобой не работаю. Это с чужаками я выбираю интонацию, давлю на слабые места, затрагиваю желания, интересы, гордость. Это с чужаками я не позволяю себе ни резкости, ни прямоты. Напротив: посочувствовать, дать понять, что рассчитываешь, попросить, подвести к мысли и действию – мягко, аккуратно. А с тобой, сотоварищ, я не буду ни лгать, ни играть. Пошли. У нас серьёзная опасность.

– Ты хоть скажи, какая.

Морда Мейса, как всегда, была непроницаема. И взгляд – тоже. Вот это было проблемой: взгляд. Обычно живые существа могут сохранить бесстрастное выражение лица. А у некоторых видов это вообще мимическая особенность вида. Но глаза… через них входит наибольшее количество информации, через них же выходит. По крайней мере, для людей. А у Мейса взгляд был – как стекло. Как зеркало, в котором отражался лишь собеседник.

Хуже. Воин Мейс хорошо усвоил уроки бесстрастия. Именно потому, что оно ему плохо давалось. Усвоил, вбил, сделал второй личиной. А когда понял, что полностью бесстрастным быть не может – помог волей. Сильнейшая воля без примеси эмоций – упругим барьером вставала из глаз. За барьер пробиться не мог никто.

– Ситхи отрезали себя от Силы. И часть мира вместе с собой.

– Ну и что?

Куай на секунду растерялся. Он ожидал любого – но полное равнодушие стояло там на последнем месте.

– Тот мир может погибнуть.

– А мне накласть. Я там не живу.

– Мейс. Его гибель может создать воронку, чёрную дыру, прореху – здесь. Что-то вроде глобальной природной катастрофы.

– Какой ужас.

– Мейс. Ау.

– Уа. Я не понимаю, что ты так дёргаешься. Ну, будет катастрофа. И что?

– Тебе всё равно?

– Нет, не очень. Мне будет интересно. Наверно.

Куай смотрел на него.

– Что с тобой? – спросил он спокойно.

– Ничего. Просто я переруководился. Перепереживался за судьбу галактики. За судьбу Ордена. Меня уже стало тошнить от бумажек, инструкций, руководств, совещаний, миссий, интриг, сложных планов по захвату власти. Я воевать хотел, а этого мне мало дали.

– Ты сражался с Палпатином.

– Да, - ответил Мейс, и на его лице впервые вместо чугунного бесстрастия проступила удовлетворённая усмешка. – Я сражался с Палпатином. Один на один, - он снова улыбнулся.

– Замечательно, - сухо сказал Куай. – Я очень за тебя рад. Если учесть, что он положил вас, как малых детей… Сколько вас было? Четыре?

– Да, - Мейс продолжал улыбаться. – Арестовывать новоявленного императора мы пришли вчетвером. Именем республики…

– Ты перемедитировался, - оценил Куай интонацию Мейса.

– Нет эмоций – есть покой, - ответил Мейс.

– Спасибо, я помню.

– Пожалуйста.

– Ты можешь объяснить мне свою улыбку?

– Она так непривычна на моём вечно тупом лице? – ухмыльнулся Мейс.

– Она что-то обозначает. Что-то, связанное с арестом Палпатина. Что-то, что я не знаю.

– Оперативник Куай не знает, что сделал администратор Мейс. Ужас. Вообще-то ты знаешь. Палпатин зарубил троих, а потом выбросил в окошко – меня. В промежутке между этим мы неплохо порубились.

– Я знаю, - сдержано сказал Куай.

– Видишь, как всё просто.

– Мейс.

– Что?

– Что ты не договариваешь?

– Умный мальчик Куай оказался на месте, куда он обычно ставил прочих – и ему не понравилось?

– Ну у тебя и комплекс.

– Ага. У тебя всегда был здорово подвешен язык. И умом ты блистал. Именно блистал. Найти ответ, решение, спланировать операцию, комбинацию, интригу, а в промежутках между работой профонтанировать избытком сил и ума, небрежно высмеять всё и вся, а если высмеянный попытается что-то вякнуть – тут же положить его с закрытыми глазами. Весело, добродушно, при всех. Никто не сравним был с тобой в остроте и живости языка. И даже не пытался.