Деревушка Радж дремала в летних лучах. На узкой, хотя и главной улице жизнь замерла, если не считать кошки, трущейся о желоб, мух, занимавшихся гимнастикой на раскаленных подоконниках, и глубоких мыслителей у кабачка, ожидавших, когда он откроется. Жизнь вообще не кипит здесь, но чужеземцу особенно трудно принять эту местность за Пиккадилли, Бродвей или Рю де Риволи в два часа пополудни, жарким летом.

Саму деревушку вы найдете, внимательно изучив ту живописную часть Англии, где серый камень Глостершира сменяется серым кирпичом, которым славен Вустершир. Тихо, почти бессознательно, притулилась она у речки Скерм, и никого не трогает, никуда не лезет, сонно довольствуясь норманнской церковью, одиннадцатью кабачками, населением (если верить справочнику) в 3541 ч. и единственным знаком прогресса, аптекой Ч. Байуотера.

Ч. Байуотер трудолюбив. Не ведая радостей сиесты, он бдит, когда другие спят. Местные жители, как правило, расходятся днем по спальням, прикрывают лицо платком и выключаются. Так поступают они, но не Байуотер. В те мгновения, с которых начинается наша повесть, он работал, не покладая рук, и только что продал полковнику Уиверну чудодейственное средство от комариных укусов.

Купив эликсир, полковник собирался уйти, но Ч. Байуотер любил приправить сделку беседой. К тому же, Мередит Уиверн еще не заходил к нему с тех пор, как разразился знаменитый скандал, другими словами — две недели, и главный сплетник селенья страдал без сведений.

Главное он, конечно, знал. Радж-холл, обиталище рода Кармоди, окружал парк, а в этом парке росло несколько дубов, посаженных при Елизавете. То один из них, то другой становился настолько трухлявым, что угрожал жизни гуляющих. Тогда вызывали экспертов, и те, применив динамит, обращали его в невинный пень. Судя по слухам, две недели назад именно эта процедура едва не погубила полковника и мистера Кармоди. Они подошли к дубу как раз тогда, когда эксперт поджег шнур.

Это знали все и живо обсуждали в одиннадцати кабачках. Но Ч. Байуотер с его нюхом или тем шестым чувством, которое подсказывало ему, что творится у мелкой и крупной аристократии, чувствовал, что есть еще что-то, и надеялся на полковника.

— Жара… — начал он.

— Э, — согласился покупатель.

— А барометр поднимается.

— Э…

— Может, станет полегче.

— Э…

Ч. Байуотер открыл карты.

— У вас хороший вид, — сказал он. — После таких неприятностей…

Полковник, человек пылкий, как раз собирался узнать, почему, черт подери, надо заворачивать этот эликсир чуть не до вечера. Но тут, обретя ярко-малиновый цвет и грозно нахмурив брови, он яростно воззрился на аптекаря.

— Неприятности! — вскричал он. — Ну, знаете!

— Я имел в виду…

— Ха-ха! Неприятности!

— Да я просто…

— Если вы хотите сказать, — загрохотал полковник, — что я чудом спасся от смерти, я бы вам посоветовал лучше выбирать слова. Этот жирный мерзавец пытался меня убить. Неприятности! Нет, это бесподобно!

Мало что в мире печальней, чем ссора близких друзей, которые долго разделяли радости и скорби, что там — думали одно и то же о вере, вине, сигарах, политике и современной молодежи. Услышав, что полковник именует жирным мерзавцем Лестера Кармоди, надо бы опечалиться; но нет, аптекарь испытал греховный восторг. Нюх не подвел, скандал изрядный. И Ч. Байуотер развесил уши, ожидая разъяснений.

Он их дождался, и в превеликом количестве. Полковника он понимал, тут не захочешь — обидишься. Когда мы гуляем с другом в парке, слышим вскрик и, оглянувшись, понимаем, что сейчас бабахнет, легко ли, если этот друг схватит нас сзади и сунет между собой и шнуром, чтобы защититься от взрыва?

— Так-так-так… — сказал Байуотер, поднимая уши еще на один дюйм.

Хорошенько подумав, полковник не выбрал бы его в наперсники, но какие тут думы! Бутылка не выбирает пробочник, ей бы только не лопнуть; а несчастный Уиверн был именно такой бутылкой. Дочь уехала, две недели он терпел, и наконец излил душу.

Изливал он ее с блеском. Аптекарь просто видел все, от окрика до тех мгновений, когда, подбежав к упавшему дереву, люди заметили, что полковник встает с физиономии мистера Кармоди. Честно говоря, аптекарь считал, что хозяин парка опроверг невысокое мнение об уме английской знати. Однако обидели все-таки полковника, и он ему сочувствовал. Жертва коварства имеет право на брань, а можно ли называть бывших друзей трусами и гадами, это уж дело личной совести.

— Подаю в суд, — заключил свой рассказ Уиверн, гневно глядя на рекламу пилюлей.

— Так-так-так, — сказал Байуотер.

— Этот жирный мерзавец любит только деньги. Я из него выжму последний пенни. До палаты лордов дойду!

— Так-так-так.

— Он мог меня убить! Я чудом спасся. Пять тысяч фунтов, не меньше. Если в Англии осталось правосудие, его вообще посадят.

Ч. Байуотер издавал неясные звуки. И истец, и ответчик покупали у него лекарства. Не желая оттолкнуть ни того, ни другого, он надеялся, что полковник не спросит его мнения.

Тот и не спросил. Излив душу минут за шесть, он помолчал, подумал, покашлял и сменил тему.