И махнул кулаком. (Это был для своих знак условный конца.)

Большевицкая сплотка бурно захлопала и затопала ногами. За ними повлеклись из разных мест зала, хоть и реже куда. А другие сидели очумело.

Раздался и смех, нарочно громкий.

А негодование – было сорвано.

Удалась речь! Даже сам не верил, как удалась! Какую сильную картину выставил перед массой под конец – и вместе с массой сам в неё поверил: мы и есть рабоче-солдатское правительство! (Ах, Ленин похвалит, жалко не слышал.)

И сейчас бы вот на этом кончить собрание – и выиграно.

Но, конечно, есть у них кому ответить. И выпускают чуть не самого ядовитого – Войтинского. И он тоже – прямо к горлу рвётся:

– Зиновьев говорит – мы легко меняем свои мнения? Ну, не так легко, как большевики: они выносят днём одну резолюцию, а вечером другую!

Хохот. Ловко. (Это – про резолюции 21–22 апреля.)

– А смена решений Исполнительного Комитета – это мудрая тактика, несвоевременное вчера – стало своевременным сегодня. Вот оказалось, что правительство не способно справиться с положением. Если мы сейчас не вступим в состав правительства, то и русская и всемирная революция будут похоронены. Зиновьев говорит, что коалиционные правительства во всех странах провалились. Но если он знает историю – пусть приведёт хоть один пример, когда бы демократия ставила буржуазии такие властные условия, как мы.

Доводы противника прожигают и с опозданием указывают, что ты мог бы выражаться и ловчей.

– Мы сейчас в великой опасности. В армию надо влить энтузиазм. Дайте нам нового военного министра! – и армия будет горой защищать страну и революцию. Организовать армию – это не затяжка войны, а защита революции. Если наша революция погибнет – опять вернётся Николай. Если мы не возьмём в свои руки защиту страны – то и никто её не возьмёт. Вместе с нами будет похоронена и революция всего мира.

Далеко, далеко вы отшатнулись от Циммервальда, и всего за несколько дней! Что несут! Ну, это вам даром не пройдёт.

– Когда товарищ Зиновьев пугает нас, что коалиционное правительство создаётся по требованию союзников, он становится в известное положение обывателя: «не иначе как англичанка гадит».

Хохот. Аплодируют. У Зиновьева уши горят, перепалился весь.

– Нам бросают обвинение, будто мы хотим затянуть войну. Нет! Мы хотим мира, но мира международного, а не такого, как вы предлагаете. А вы, товарищ Зиновьев, хотите заключить мир возможно скорей, но какими-то непонятными способами, – так договаривайте вашу мысль до конца! Наш путь к миру – поднять против войны демократию всего мира, а до того времени – защищать фронт. А второй, по которому идут большевики, – к сепаратному миру. А какой третий?

Все наши – затопали, заревели, и Зиновьев тоже:

– Позор! Не допустим! Вон! Долой! Он врёт!

И много по залу криков:

– Позор! – но и в сторону большевиков. И аплодисментов. А от нас:

– Долой с кафедры!.. Клевета!.. Он врёт!

А по залу – аплодисменты гуще.

Скобелев пять минут успокаивал зал. А наши – нет! На своём!

Скобелев – прямо к нам:

– Я буду ждать, пока вы успокоитесь. Всякий уважающий собрание должен…

Сам – соглашатель! Власть соглашательская!..

Но не будешь кричать без конца. Замолчали наши. Войтинский поосторожней:

– Я не хотел здесь никого обидеть. Я говорил, что если большевики и не делают прямого вывода, то он объективно вытекает. «Правда» призывает к братанию, то есть сепаратному перемирию. Нас признали – миллионы, Совет и революционная демократия идут за нами, а не за вами, товарищи большевики.

Наша кучка – вся вместе, как Ленин учил:

– Не признали вас! Неправда!

– И большинство собрания за нас, вы видите!

– Неправда!!

– А если бы неправда – то центром единения была бы «Правда», а не Совет. Оставить Временное правительство как оно есть, в слабости, тоже недопустимо. Остаётся влить в него свежие силы. И не пытайтесь нас столкнуть с этого пути. Я призываю вас поддержать решение Исполнительного…

Так разжёгся, разволновался Зиновьев, – следующего оратора, от занудного плехановского «Единства», мимо ушей пропустил, да что он скажет?

Надо отвечать, вот что! Но второй раз Зиновьеву нельзя. Значит, Каменеву, он и записан в запас.

Но тут объявил Скобелев, что записалось 50 ораторов, предлагается давать каждому только по 10 минут.

Большевики в протест устроили ещё одну шумилку, но зал проголосовал – давать по 10 минут.

Теперь и Каменев. Он без нажима, но тоже задеть чувства:

– То отношение к братанию, которое здесь выявилось, недостойно этого собрания. Там, на фронте, не сепаратный мир заключают, а устали, исстрадались. Мы не говорим, что всякое братание допустимо, оно должно носить организованные формы, но не позволим относиться с презрением к тому крику боли…