Отпустил корреспондентов – подносят проект наивного и сердечного воззвания, составленного фронтовыми делегатами (но грамотное перо уже подработало). А что? это тоже может пойти как Второй приказ министра:

«…Солдаты тыла! пополняйте наши редеющие ряды!.. Крестьяне, отцы и братья! дайте нам хлеба, а нашим лошадям овса и сена! Товарищи интеллигенты! несите свет знания в наши мрачные окопы!.. Граждане капиталисты! Будьте Миниными для своей родины, откройте свои сокровищницы и спешите нести свои деньги на нужды освобождённой России… Русские женщины! Гоните своим презрением всех уклоняющихся в тяжёлую годину…»

Отлично. «Прочесть во всех ротах, эскадронах, командах, кораблях. Подписал военный и морской министр».

Но не задержишься и в довмине – ждут Керенского на общестуденческом митинге в пользу займа, перед разъездом студентов в провинцию, обещал Терещенке быть. Молниеносным автомобилем – туда, в Институт путей сообщения. Неизбежные овации при входе. Терещенко заканчивает:

– …Мы не хотим, чтобы русский народ оказался недостоин революции. Мы не позволим, чтобы наша родина шла к унижению. Недостаток дисциплины заменить революционным воодушевлением…

Так! И на трибуне – обожаемый военно-морской министр (приехал старик Рубанович из Парижа, говорит: во Франции все вас называют «русским Дантоном»):

– Как военный министр говорю от имени Армии. Товарищи студенты и курсистки! После 1905 года я, при всеобщем утомлении, был в числе тех, кто требовал наступления на старый режим! Было много людей, более юных, чем я, но с более старыми сердцами. А теперь появилось много людей старше меня, но с юными головами, и они увлеклись воздушными замками и могут увлечь нашу родину в пропасть. Но – нельзя говорить всё, что вы думаете, а надо взвешивать каждое слово. Вспомним, как приняли на фронте наши слова о мире – что надо бросить оружие?.. Не забывайте о той глупой старухе, которая хотела стать морской царицей, а осталась у разбитого корыта. Не будет слов, какими нас заклеймить, если мы растратим на кутежи слов – достояние, оставленное нам предками. Перелом в русской революции отныне совершился. И мы пойдём к новой цели железными батальонами, скованными дисциплиной! Я зову вас к вере, без которой мёртв разум. Я – ближе к молодёжи и не оставил ваших рядов. Не верить в вас – значит не верить в Россию…

И сразу – на съезд крестьянских советов – и проникновенную речь к этим простым сердцам. И сразу – на митинг, созванный черноморской делегацией, этими замечательными патриотами. Овация при входе.

– …Отныне Армия и Флот обязаны выполнить свой долг! Я взял на свои плечи непосильную задачу, высокую честь… Хотя я никогда не носил военного мундира, но я привык к железной дисциплине: у нас, в революционных партиях, были свои офицеры и солдаты…

Шаг по сухопутью – но и шаг во флот. Завтра же – в Адмиралтейство. Ну, конечно, овации, букет красных роз. (А между прочим, фешенебельно было бы занять квартиру Григоровича.) Снова – все чины, доклады начальников, дать руководящие указания – и в адмиралтейский манеж, где выстроить всех служащих.

– …нужна железная дисциплина… Мы, как сильные, продиктуем врагу свою волю. На концах штыков и из медных горл пушек понесётся в мир весть о революционном народе!

И – облететь за один день все-все запасные батальоны Петрограда, как никогда не умел Корнилов и не догадывался Гучков. Везде выстраивать, принять рапорт, короткая вдохновляющая речь – и дальше. Сперва, конечно, к волынцам (не забыть пожать руку Кирпичникову):

– …Я ныне принял управление военным и морским министерством, ибо страна находится в угрожающем положении.

И сразу к литовцам, по соседству:

– Революция – не праздник и не своеволие. Мы должны работать 24 часа в сутки. Я на собственном опыте…

Потом – в Егерский, Измайловский, Петроградский, Павловский (полчаса на батальон, с переездом):

– …Павловцы не оказали защиты самодержавию ни при Павле I, ни сейчас…

– Вас, преображенцы, создал революционный царь, который с детства готовил революцию…

Не стесняясь расстоянием, катнуть и на Охту, в 1-й пехотный:

– Товарищи! Я пришёл к вам не как начальник, а как товарищ. Позвольте мне подышать одним воздухом с вами.

И одним махом произвести командира полка в генерал-майоры, а всех подпрапорщиков – в прапорщиков.

Ещё и к финляндцам – и чтоб вышла та самая 3-я рота, какая не вышла к Корнилову.

Незатруднённость речей – какой это счастливый дар! Иногда и перешагнёшь за узко-формальные рамки правительственной программы или условий Совета – но счастливчику всё прощается. Да теперь, когда в правительстве уже шестеро социалистов, – нельзя оставаться рядовым, неизбежно выходить в премьеры. (Да вот и жалуется Львов, что заболел от переутомления этих дней, – неизбежно Керенскому его заменять.)

А это что? совет офицерских депутатов?

– Вы сохраняете традицию декабристов! Какое счастье быть офицером революционной армии. Прочь уныние, малодушие и разочарование!

Однако на столе военного министра лежит не подписанная им, два месяца промурыженная по комиссиям и осуждённая всеми главнокомандующими – Декларация Прав Солдата. Эти два месяца, пока она клубилась где-то в стороне от Керенского, он даже и сочувствовал ей: крупный, важный шаг в демократизации армии. А сегодня – э-э-э, читая новыми глазами, он, пожалуй, предпочёл бы её задержать. Даже хотя бы вот: окончательная отмена отдания чести – ну хорошо ли это для железной дисциплины?