Я ужe вышeл нa плoщaдку, кoгдa cзaди прoзвучaл, нaкoнeц, этoт гoлoc.

– Послушайте, - cкaзaлa oнa, - у вac ecть дecять минут?

8

Минут сорок я уже стоял рядом с ней на мосту через Чертовку и смотрел на это их знаменитое мельничное колесо, которое неотвратимо наезжало на меня как местная версия колеса судьбы. Мощные лопасти одна за другой уходили в воду, беззвучно и безостановочно, словно продолжал еще где-то молоться хлеб наш насущный, Господом благословенный и дозволенный к приему внутрь. Но внутри у меня было пусто.

– Я, как у нас говорят, "пражанка от Влтавы", - сказала Стефания, опираясь о парапет.
– Вы знаете, что здесь, на Кампе, живет водяной?

Нет, этого я не знал. Зато я знал, как пройти ближайшим путем от Горних Мехолуп до Скалки.

– Вы живете в Мехолупах?
– спросила Стефания.

– Снимаю, - сказал я.
– А вы?

– Я тоже, - сказала Стефания.

– Вот тебе и "пражанка от Влтавы", - сказал я.

– Детям лучше жить отдельно от родителей, - сказала Стефания.

У нее был глуховатый голос, словно она говорила в нос, но в этом не было гнусавости, а было что-то такое, от чего у меня холодела спина. Впрочем, может быть, это было от речной сырости. Кампа в конце октября была не самым теплым местом для прогулок.

В последний раз я был здесь прошлой осенью, когда Дарья сказала, что хорошо бы нам видеть друг друга как можно реже. И вообще жить в разных домах. Разных районах города. Разных странах. А еще лучше, на разных материках.

Мы стояли над Чертовкой и смотрели на мельничное колесо. Мы смотрели как оно величаво вращается, целиком занятое собой, как оно мелет черную осеннюю воду, и молчали.

– Сколько вы здесь?
– спросила Стефания.

– Пять лет, - сказал я.

– Привыкли?

– К этому нельзя привыкнуть, - сказал я.
– Можно только смириться. В частности, и с тем, что нельзя привыкнуть.

Шум воды, падающей с колеса, заглушал шорохи листьев, которые сыпались с единственного дерева у моста.

Стефания стояла, опершись на парапет.

У нее была короткая стрижка. Правая прядь русых волос длиннее, чем левая. Она закрывала ей часть лба.

– Вы мне хотели что-то сказать, - напомнил я.

– Вы много знаете, - сказала Стефания.
– Очень много. Вы, наверное, ничего не успели сделать?

– Я?
– спросил я.
– Где?

– Дома.

– Ах, дома, - сказал я.
– Вы что имеете в виду?

– Что вы вообще делали?

– А вы?

Стефания обхватила себя руками за плечи.

– Я жила, - сказала она.
– Думала.

– Я тоже, - сказал я.
– Думал.

– Прозой или стихами?
– спросила она, глядя на мельничное колесо.

Я засмеялся.

– Все-таки вы ведьма, Стефания, - сказал я.

Она резко повернула голову. У нее были зеленые кошачьи глаза. А мне казалось, что они голубые.

– Я не ведьма, - сказала она на родном языке.
– Нэйсем чародейнице.

– Да что вы, Стефания?
– спросил я.

Она снова смотрела на колесо.

– Стихами, да?

– Стихами тоже, сказал я.

– Ну прочитайте что-нибудь.

– Стихи на чужом языке трудно воспринимать, - сказал я.
– Да еще с голоса.

– Не бойтесь, - сказала она.
– Я пойму.

– Я жив, пока я жив, - сказал я, - пока я жид. Это понятно?

Она кивнула, глядя на черную воду.

– Что же вам здесь может быть понятно?
– спросил я.
– Ведь "жид" по-чешски и "жид" по-русски это разные люди.

– То есть?
– спросила Стефания.

– Чешский "жид" это русский "еврей", - сказал я, - а русский "жид" это чешский "жидак", это вам понятно?

– Нет, - сказала Стефания.

– Ладно, - сказал я.
– В России я всю жизнь был "жидом". Эмигрировал, чтобы не слышать это слово. И попал в страну, где "жид" это официальное название еврея. Ну не смешно ли, а?

– Действительно, смешно, - сказала Стефания.

– Не вижу в этом ничего смешного, - сказал я.

Мы помолчали.

– Слишком большое значение вы этому придаете, - сказала Стефания.

– Чему этому?
– спросил я.

– Еврейской теме, - сказала Стефания.

– Ну конечно, - сказал я.

– Прочтите лучше стихи, - сказала Стефания.
– Я пойму, честно.

Я посмотрел на нее. Я почувствовал, что уже устал. Еще до всех этих дурацких объяснений. Если бы все это мне снилось, я бы уже завыл. Но мне это не снилось.