Я прочел десятилетней давности строчки. Теперь уж все равно было, кому их читать.

Я жив, пока я жив, пока я жид,

который жизнь по-русски говорит,

когда вокруг забвения дыра

и сам ты весь на волоске пера.

Иначе не могу и не хочу.

Иначе - обращаются к врачу.

Иначе шеей пробуют петлю,

вот этого я очень не люблю.

Люблю лицо, а не винцо, люблю права,

от коих не одна кружилась голова,

еще страну, где жид всегда герой,

еще себя, - за то, что я такой.

Я достал сигареты.

– Давно не читал стихи девицам, - сказал я.

Стефания выпрямилась и закурила от моей зажигалки.

– У вас все в таком духе?
– спросила она.

– В каком таком?

– Ну, в таком, - сказала она, - не могу найти слово.

– Попробуйте по-чешски.

– По-чешски тоже не могу, - сказала она.

– Ага, - сказал я, - ну, значит, действительно, все в таком.

– Очень грустно, - сказала она.

– Да бросьте, - сказал я, - грустно, что вы мне лапшу на уши вешаете.

– Лапшу?

– Лапшу, - сказал я.
– Развесистую клюкву.

– А, - сказала она, - мозги вам бетонирую, да?

– Ну, хоть чему-то вас, я вижу, научили в Питере.

– Где же эта лапша?
– спросила Стефания.

– Вам виднее, - сказал я, - где.

Она смотрела на меня, стряхивая пепел на асфальт. Лицо ее было совсем близко.

– Ежиш-Марья, - сказала она.
– Тэн Ярда йе грозни тлахал.

– Ужасный, ужасный трепач, - согласился я.

– Но вы еще забыли про моравский акцент, - сказал я.

– И о господине Кенинге, - сказал я.
– Это у него вы снимаете?

– Оо!
– она улыбнулась.
– Вы - и злитесь?

– Я?
– удивился я.
– Ничуть.

– Злитесь, - сказала она.

– Ладно, - сказал я, - зачем вам нужна была эта "пражанка от Влтавы"?

– Знаете, - сказала она, помолчав, - очень интересно себе выбирать разные варианты жизни. Когда тот, который у тебя есть, тебе не подходит. Просто никуда не годиться, да? Очень здорово их примерять. А что если так или вот так, или еще как-нибудь. Но все равно в каждом какой-то изъян. В любом.

– Так Тельч вам не подходит?

– Да бросьте, - сказала Стефания.

– О'кей, - сказал я.
– Это все, что вы хотели мне сообщить?

Порыв ветра с реки обрушил на нас шелестящий ворох мятых листьев. Пара их упала Стефании на волосы, но она этого не заметила. Ее лицо было совсем близко, так близко, что я весь дрожал изнутри.

– Есть одна вещь, - сказала Стефания, - которую мне очень важно знать.

Ледниковые периоды могли сменять друг друга, не менялись только мои отношения с женщинами. Все они мне что-то сообщали, в самом начале или в самом конце. Что-то самое важное, с их точки зрения. Вовсе я не был против того, чтобы поместиться на этой их точке вдвоем, но для двоих там никогда не хватало места. В лучшем случае точка эта мгновенно превращалась в наконечник турецкого кола, в худшем, - в вялое многоточие, которое тянулось бесконечно долго, пока логически не переходило в полный абзац.

– У вас что, действительно, нет необходимости в вере?
– спросила Стефания.

– Ну, это очень легкий вопрос, - сказал я.
– Я-то думал.

Стефания не сводила глаз с колеса. У меня бы уж голова закружилась.

Я докурил и собрался было отправить окурок в Чертовку, водяному на разживу, но потом передумал, растер тлеющий табак о каблук ботинка и оставшийся желтый цилиндрик положил в карман куртки.

– Вам не холодно?
– спросил я.

– Холодно, - сказала Стефания.
– Но вы мне не ответили.

– Послушайте, - сказал я.
– Стефания.

Все-таки какое-то неестественное у нее было имя. Какое-то насквозь придуманное и очень длинное. Я не знал как его сократить. Стефа. Стеша. Но ни в Стефу, ни в Стешу она не вписывалась. Не шло это ей. Пожалуй, действительно, только Стефания к ней и подходило. Стефания из Чешской Канады. Тельчская Девственница. Или Блудница.

– Э-э, - сказал я, - давайте, Стефания, уточним. Вы о какой, собственно, вере спрашиваете, о той самой?

– О той самой, - усмехнулась она.
– А еще и другие есть?

– Вагон и маленькая тележка, - сказал я.
– Это выражение вам понятно? Может быть, лучше нам на чешский перейти?

– Понятно, - сказала она.
– Вы тоже хорошо умеете лапшу на уши вешать.

Мы засмеялись одновременно. Мы смеялись и смотрели друг на друга. Она прятала ладони в рукава свитера. Свитер был ей явно велик.

– Подарок Бенедикта?
– спросил я, прикасаясь к ее плечу.

– Нет, - сказала она, улыбаясь, - это отцовский. А юбка теткина. И хватит вам, ладно?