Даже в медиа-артсоциальном мире виртуальной реальности существуют подлинные человеческие эмоции, и они усиливаются одним формами искусства лучше, чем другими. Блюз, рок-музыка и т. п. не считаются Высоким Искусством, потому что они воздействуют на эмоциональном уровне практически на каждого. Они не фешенебельны, как Искусство, потому что им недостает умышленной, преднамеренной непонятности: они не нуждаются в интеллектуальном объяснении, а следовательно, их не считают по-настоящему «достойными».

Как и Джаз, Блюз в Англии — скучное неприятное явление, принадлежащее среднему возрасту, среднему классу, заставляющее тебя забыть «синеворотничковую», чернокожую природу этой музыки. Как рок-н-ролльные клубы в Мемфисе или Менсфилде, или кантри-энд-вестерн сборища в Далласе или Дройвиче, блюз укоренился в Чикаго — незапятнанный категориями Искусства, просто потому, что он считается занятием для «рабочего класса», в котором интеллектуалы из среднего класса ничего для себя не находят.

Через несколько бессонных ночей мы оказываемся в ином гетто. Хромированно-бетонный мир Музея Современного Искусства. Упадок культуры. От благоговейной тишины у меня начинает звенеть в ушах. МСИ — типичный образчик храма искусства 80-х годов. Залитые электрическим светом рестораны, скрипучие паркетные полы, белые стены, дорогие художественные альбомы, полные псевдо-интеллектуального структуралистского дерьма, цыц, заткнись, не суетись. Приготовьтесь. ВАС ЖДЕТ САМЫЙ УТОМИТЕЛЬНЫЙ ОПЫТ В ВАШЕЙ ЖИЗНИ.

Все художественные галереи и музеи одинаковы. Как аэропорты. Пустота интернационального стилизма, и люди в ожидании того, что никогда не произойдет. Люди, которых ты видишь в МСИ, точно такие же идиоты, каких можно увидеть в Институте Современного Искусства, Гугенхейме или Центре Помпиду. Они преследуют тебя. Все они — перфомеры, собравшиеся для того, чтобы произвести эксперимент по лишению человека сенсорного восприятия, просто никто не сказал тебе, что ты — публика. Они вертятся вокруг нас, облаченные в свою униформу. Мешковатые джинсы, тяжелые «Доктор Мартенс», черные или белые рубашки, цветные ручки, изысканные дизайнерские прически, тюремные стрижки под машинку или конские хвосты, дурацкие потрепанные школьные ранцы, за которые они выложили немалые деньги или нелепые унылые металлические кейсы, в которых, возможно, нет ничего, кроме пачки сигарет и обгрызенного яблока. И пустые глаза, которые будут смотреть на любое дерьмо, какое ты перед ними поставишь. В такие моменты, как этот, понимаешь, что сделал Серрано. Любое дерьмо, или моча, потрясают их чувства.

Музей Пустоты иллюстрирует проблему — большая часть искусства отделена от мира, его предполагаемое желание изменить или отразить отделено от духовного начала, которое оно желает обогатить, его материализмом. Стеклянными витринами, постаментами и культурной обстановкой Музея.

Творческие импульсы и побуждения человечества высвобождены в дозволенном безумстве Онанизма, в пустую бутылку или «Дюрекс». Это кровь на полу? Йоко Оно сказала: «Рисуй, пока не упадешь в обморок», — дав художественному сообществу фальшивое оправдание, полностью контролируемое и коммодифицированное raison d'etre (оправдание существования). Творческие импульсы, та же самая сатанинская сила Антона ЛаВея нацелены на перемены и прогресс, здесь же они направляются на объекты, и объект становится концом дискуссии, результатом процесса и процессом сам по себе. Мы говорим не о воспроизведении детей, но, буквально, о дрочении на пол и наблюдении за тем, как семя умирает, когда высыхают краски. Объекты, облаченные в идеи, остаются просто объектами, объекты, которые, по очереди, становятся финансовыми вложениями, пустотой отсутствием эволюционной деятельности, символом забытых идей. Музейные реликвии. Выплески спермы. (Алистер Кроули утверждал, что убивает миллион детей каждый день, подразумевая, что он дрочит).

По каким-то причинам считается, что в таких местах вы должны покупать каталоги, но я никогда не понимал, почему изобразительное искусство, как и другие формы «высокого» искусства, всегда нуждается в словесной поддержке и объяснении. Романист не подшивает к своей работе критику или объяснения, кинорежиссер не стоит в дверях кинотеатра, раздавая объясняющие буклетики, и я бы не стал покупать пластинки, к которым прилагаются заметки, объясняющими мне, что за концепция стоит за этой музыкой. В отношении кураторов и современных художников, настаивающих на написании кучи зубодробительной чепухи о выставке в глянцевых каталогах, они делают одно из двух: Устремляются к Высоким культурным традициям Театра и Оперы, в которых вам всегда выдают высокопарные разъяснения, объясняющие, что же за хренотень там происходит; либо они признают коммуникативную ограниченность своей формы искусства. Если справедливо последнее, то, может быть, им следовало бы отказаться от живописи и вместо этого писать на языке, который не предполагает обладание эзотерическими знаниями или какое-то смутное, мифологическое, научное приспособление, необходимое для Живописи. Английский для этого вполне подходит.

Писательство, в конце концов, на 50 лет опережает Живопись. Слова более важны, чем изображения. Для меня совершенно очевидно, что 380 000 человек, подписавших жалобу на «Описанного Христа» Серрано, больше оскорблены словами, а не изображением. Я уверен, что если бы сенатор Хелмс или реакционные зануды из Американской Семейной Ассоциации увидели это изображение без подписи и объяснения, они вполне могли бы посчитать его довольно красивым. Так что же важнее, Принцип или Живопись? Если важнее первое, то почему же тогда живопись так высоко ценится в нашей культуре, по сравнению, скажем, с Телевидением, которое является средством массовой информации, распространяющим идеи и обсуждающим проблемы в куда более точных выражениях, нежели живопись.

По моему мнению, к Высокому Искусству относятся с таким почтением, потому что оно полезно для контроля над идеями и формирования принципов, потому что, как флаги и кресты, изобразительное искусство, по своей природе, способно лишь на смутное изображение и отражение. Разумеется, для художников это не повод перестать рисовать. Но если важны контекст или идея, им лучше потратить время не на выставки, а на написание труда, объясняющего, чему посвящена выставка, и предложить людям самим вообразить себе эти полотна. (Или даже лучше направить эти творческие порывы не на выдумывание нового произведения искусства, а на создание нового образа жизни).

Как говорил Том Вулф, в Артсоце, обществе художественной демагогии, играют в очередную глупую игру. По существу Артсоц диктует, что человек (зритель, толпа, чернь) не должен быть настолько неискушенным, чтобы буквально понимать значение произведения изобразительного искусства. С 1900 года искусство стало целью искусства, живопись ради живописи. Не изображение чего-то в частности — лодки, дерева или Христа, распятого на дереве, но изображение чего-то, что остается неведомым зрителю. Художник, она или, как правило, он, из Образа, техники, гения, Диплома, не восстанавливает образ чего-то, что он видел, а создает, творит нечто из своего собственного буйного воображения. И, о! Какое воображение! Просто загрузить вот эту каплю, эту струйку, эту грязную лужу Уиндзора и Ньютона! Затем с 1920-х годов искушенные модники, претенциозные яркие молодые штучки и интеллектуалы проникли в Современное Искусство. Покупая его, рассуждая о нем, пиша о нем. Затем художники нашли причины для существования, нуждающиеся в объяснении. Таким образом, возник подтекст, который являл собой прекрасную возможность в Артсоце одновременно опираться на современное искусство и поддерживать его объяснением, словами. У этого был добавочный бонус, как говорил Вулф: Художники были не только талантливы и восприимчивы, но еще и сообразительны. Они были блистательны, столь блистательны (подающие надежду), что на деле им не было необходимости с кем-то говорить. Просто рисовать, принимать наркотики, пить, трахаться и работать с девяти до пяти в своих освещенных свечами мансардах, прежде чем вернуться домой, облачившись в живописные шелковые лохмотья или на крайний случай дразнить Общественные Устои. «Не говори со мной. Смотри на меня. Смотри на мою живопись, читай, что написали обо мне критики. Возможно это правда, но…».