Неудивительно, что эта пышная, гротескная банановая республика — художественная столица Мира. Самое ценное преимущество современного развитого общества — свободное время — заполняется здесь, в Нью-Йорке изобилием Развлечений. Как говорил самый знаменитый арт-двигатель Манхэттена: «Искусство — это развлечение». А в Нью-Йорке развлечение — это деньги. Вот и все.

Бродяги не допускаются в порождение пьяной фантазии Райта — Гугенхейм или Метрополитен или Музей Современного Искусства. Ни даже в маленькие, подчас оживленные галереи вокруг СоХо, где благопристойные мужчины и женщины пишут маслом или акрилом в стиле этого злобного разбрызгивателя красок, Джексона Поллока, или хорошего, но переоцененного колориста Марка Ротко. Где многое происходит, но мало что случается.

Вокруг полноводного Гринвич-Виллиджа можно встретить множество серьезного вида молодежи, покрытых гормональными прыщами, в кроссовках «Рибок», широченных анорках и «левайсах», обтягивающих жирные задницы, но не Эбби Хоффмана, не нового Аллена Гинзберга. Ни даже Лу Рида, стоящего на углу, завывая о том, как ужасно гламурно иметь проблемы с наркотиками, чем он занимался в начале 70-х, до того, как начали умирать его друзья. Возможно, я плохо искал, но ощущение социальной революции, ощущения скрытых утопических тенденций, являющихся признаком большинства авангардных художественных форм и эволюционных культур — как дада или панк — кажется больше не существуют здесь, среди студентов, бренчащих на своих двенадцатиструнных акустических гитарах в парке Вашингтон-Сквер (почти неописуемое место, в миллионе миль от Генри Джеймса или босоногого Роберта Редфорда).

Сидя за каменным шахматным столом, в 50-е годы — излюбленным местом Марселя Дюшампа, я чувствую, что 1776 года было достаточно. Что право жевать жвачку, ходить на работу в экзотическом галстуке и слушать Спрингстина или даже Штокхаузена — это вся свобода, которая нужна людям. Свобода, предлагаемая Гринвич-Виллидж, поверхностная и безопасная — притворство. Когда мне пришлось жить в Нью-Йорке, Виллидж, несмотря на свои недостатки, все еще оставался местом, где я проводил большую часть времени, но всегда было нелегко сдержать смешок, когда приходилось сталкиваться с нью-йоркцами, притворяющимися, что они живут Жизнью. Здесь, на Западной 4-й улице, между Вашингтон-сквер и Шестой Авеню, где Вуди Аллен в «Энни Холл» останавливает двух обитателей Виллиджа и спрашивает их, почему они выглядят такими счастливыми. Они объясняют. Она: «Я поверхностная и пустая, у меня нет никаких идей, я не могу сказать ничего интересного». Он: «То же самое». Такая вот картинка.

В Америке панк никогда не был явлением (по крайней мере так, как его понимают британцы), потому что панк здесь был не нужен. Дорогостоящая, задрапированная в атлас, гигиеничная американская рок-музыка — иллюзия, все еще отстаиваемая дрянным журнальчиком «Роллинг Стоун» — достаточно революционна для белых детишек, которые не хотят слушать более бунтарские, суровые слова черного блюза или рэпа американских «Sex Pistols» — «Public Enemy» (хотя рэп сам по себе уже выродился в бессвязное, модное болото уличного бормотания). Но Америка достаточно велика, чтобы примирить многие стили.

В баре «Gramercy» я выпиваю с «Screaming Blue Messiahs», сделавшими Америку своим домом. Мессии, как многие культовые британские команды, прекрасно живут здесь, что, несмотря на их редкую одаренность, невозможно для них дома, без успеха в хит-парадах и компромиссов. Неважно, в какую точку мира ты отправишься, ты везде найдешь громогласный, но неглубокий патриотизм, но нигде абстрактные представления о национальной гордости и идентичности не принимаются так всерьез, как в Америке. Шумиха по поводу обращения с Флагом — не единичный инцидент, и показательный в плане здешних представлений о ценностях. Большинство американцев не просто уверены в том, что Америка — лучшая страна в мире, где можно жить, но и в то, что это единственная страна в мире вообще. В конституционном и экономическом смысле, возможно, жить здесь лучше, чем где бы то ни было. Это красивая, богатая и, во многих отношения, умудренная страна, с бьющими через край возможностями и выборами. Это страна, в которой капиталистическая система прекрасно работает на благо подавляющего большинства. Она куда более свободна от желтозубой безжизненности Британии — унылого муниципального жилья, циничных бородатых социалистов, черных костюмов, трясущихся пирогов и пивных, кретинов с татуированными лицами в нейлоновых костюмах. В Америке ты можешь делать, что угодно (предположительно); по крайней мере, ты можешь петь рок-н-ролл или играть блюз или рэп. И это почитается ВОЗМОЖНОСТЬЮ делать все, что угодно, этого достаточно. Вот почему здешнее «альтернативное» революционное искусство, как упомянутый здесь американский панк-рок и его ответвления кажутся слишком слабыми, слишком позерскими.

Не то, чтобы у англичан был копирайт на это явление. Разумеется, у американских панков нет никаких причин интересоваться тем, что происходит в Британии. Но Панк в Англии — горький, депрессивный, яркий, острый, реалистичный, тяжелый и анархический, а американские команды не способны этого достичь (если они и в самом деле хотят этого) или понять. Очень странно осознавать, что здесь, на Манхэттене, на улицах никогда не рвались бомбы, не было массовых волнений, тяжелой затяжной безработицы, узаконенной цензуры новостей, пабов, из которых тебя вышвыривают в несуразное время — 11 часов вечера под проливной дождь, ни тоталитарного правительства, поддерживаемого популярной монархией, всего того, что по-прежнему существует в Соединенном Королевстве.

Даже уличное насилие здесь (не столь распространенное, но из-за доступности огнестрельного оружия, зачастую, более фатальное), как правило, связано со Стремлением — к деньгам, наркотикам, сексу, а не с нелепым выплеском глупости и неудовлетворения. В самом деле, семьдесят процентов преступлений в Нью-Йорке напрямую связаны с наркотиками.

Как евро-панк олицетворяется бельгийскими «Plastic Bertrand», американский панк это — «Talking Heads», «Ramones», «Blondie», «Television», «Devo», «Pere Ubu», «Heartbreakers», «Dead Kennedys» и разнообразные, собранные Кимом Фаули, «Valley Girl». Среди них есть и хорошие группы, но это не панк-группы в британском понимании этого слова. Так или иначе, все они либо слишком академичны, либо слишком поверхностны, некий полу-металлический глэм-рок и, для английской молодежи, слишком РЕСПЕКТАБЕЛЬНЫ. Американские детки, вышедшие за пределы съемочной площадки Стивена Спилберга (разукрашенной постерами с картинками их комиксов, роботами, «Нинтендо», телевизорами и джанк-фуд), кричащие на школьной вечеринке о том, как они ненавидят своих папочку и мамочку, не вызывают особой симпатии. Для большинства американских «бунтарей без причины» (и без смысла), английский панк это — Элвис Костелло, Билли Айдол и «Police». Все очевидно.

Понятно, что необходимость жить и работать в малопристойных районах Ист-Виллидж — молодые художников рассматривают как акт «жертвоприношения» со своей стороны себя. Мансардный менталитет сохранился здесь, как и в Хэкни, единственная разница в том, что отпрыски семе среднего класса платят несуразную квартплату за то, чтобы походить на аборигенов, тогда как в Хэкни, которое Европейская комиссия по жилищному строительству когда-то назвала «самым нищим районом в центральной части города в Западной Европе», можно до сих пор снять студию дешевле, чем в центральном Лондоне. В нью-йоркских артистических трущобах арендная плата остается астрономической, и неудивительно, что восемьдесят тысяч художников переезжают через реку в более фешенебельный, но и более опасный Бруклин (который напоминает перекресток между Бирмингемом и Айлингтоном, если прибавить еще пальбу из пистолетов).