Что интересно в Уорхоле, с его механическим взглядом, мягкими фотографиями и гравюрами, магнитофонными записями и фильмами, это то, что он наглядным образом иллюстрировал, как простой акт отображения общества снова становится ролью художника, точно так же как это было во времена Леонардо. Вне-Реестровый Репортаж был помещен в Арт-Контекст и образы в культуре стали чем-то иным. Некогда отдалившиеся от массовых СМИ, пересаженные на стены и интеллектуализированные в крохотных рамках нью-йоркского Артистического Мира, образы стали искусством. Не потому что Уорхолу действительно было, что сказать об образах или обществе (за исключением нескольких незабываемых афоризмов, которые можно интерпретировать по-разному), но потому что они делали контекст необходимым. Потому что они говорили ровно то, о чем художники говорили многие годы. Ничего.

В мире связанном не (как верят многие) только образами, но словами, каталогами, интерпретациями Энди Уорхол предпочел не говорить ничего. Энди Уорхол предпочел дать людям совет, что они хотели услышать. Энди Уорхол позволил людям поверить, что их интерпретации верны. Потому что, разумеется, так оно и есть. Как Малкольм Макларен, Уорхол знал свою публику и никогда не преуменьшал ее способность понимать. Разумеется, так же, как некогда Кеннет Энгер предлагал тебе всмотреться в блестящую поверхность «харлея-дэвидсона», в зеркале Уорхола публика предпочитает видеть самих себя. Злой темный близнец, демонический брат, копия Христа сидит там, в конце стола за Тайной вечерей. Посмотри на себя, первого человека, которого ты ищешь на групповых фотографиях. Вот почему Уорхол стал самым знаменитым в мире художником.

Бокрис рассказывает об Уорхоле, Берроузе, записях, живописи и клее…

Вам приходилось записывать огромное количество разговоров… Вы слушали эти записи?

«В какой-то мере, моя берроузовская книга полностью основывается на них. Но дело не только в том, что много времени уходит на расшифровку, записи также поощряют лень со стороны писателя. Ты можешь говорить с кем-то и на самом деле перестать слушать. Магнитофон делает это за тебя».

Я понял, что лучшие интервью — те, которые ты записываешь по памяти. Добиваешься более реалистического впечатления.

«Да. Однажды я брал интервью у Уильяма Берроуза, и у меня сломался диктофон, поэтому я быстро бросился домой и записал беседу по памяти и понял, что стиль стал лучше, и мне удалось лучше передать атмосферу разговора».

Неизбежный вопрос — вы когда-нибудь использовали разрезки?

«Ну, Берроуз познакомил меня с этой техникой. Он прошел через этот весьма интересный период в конце 60-х, когда он на самом деле не так уж много писал. Он просто записывал на магнитофон все подряд, потому что у него тогда была идея, что фотоаппарат изменил живопись. Ну, знаете, что-то вроде — зачем рисовать корову, если ее можно сфотографировать. Поэтому, по сути говоря, он думал, а вдруг магнитофон сможет изменить литературу также, как фотоаппарат изменил живопись. Больше не нужно сочинять диалоги, ты просто записываешь разговор на пленку. Ничего грандиозного из этого у него не получилось, хотя я думаю, это был смелый эксперимент. Когда я познакомился с ним в 1974 году, он первым делом спросил меня, чем я занимаюсь, и я сказал, что беру интервью. И тогда он спросил, не думал ли я о том, чтобы делать разрезки из пленок. Он сказал, что я мог бы запустить два магнитофона, на одном, к примеру, интервью с Уорхолом, на другом — с Мохаммедом Али, а затем взять третий магнитофон и в случайном порядке писать подряд Али и Уорхола, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Очаровательная идея».

Чтобы добраться до правды, ищи, что они НА САМОМ ДЕЛЕ говорят. Хотя на деле это не работает.

«Нет. Это как коллаж, некоторые куски сперва кажутся великолепными, а послушаешь через неделю — полная чушь. Так, отвечая на ваш вопрос, я сделал большое количество записей, но единственная получившаяся из этого книга — биография Берроуза».

И эта привычка записывать все пришла от Уорхола?

«Да. Я работал с ним над журналом «Интервью», и мы записывали множество обедов, как люди входят и выходят, все шумы, и это было здорово. Уорхолу это нравилось. На деле, хотя книга о Берроузе получилась из моих записей, я перестал записывать, потому что написание книги об Энди все для меня изменило».

Созданная вами биография Уорхола — самая честная и прямая.

«Да. Вообще-то у вас английская версия, она отличается от американской. Американская — короче, для менее образованной публики. Здесь вам приходится прибегать к более низкому общему знаменателю. Вы говорите со 100 000 читателями книги в твердом переплете, а большинство из них в Америке считают Энди каким-то чудаком. Поэтому вы должны дать им что-то читабельное, легкое для понимания».

Вы написали целый ряд биографий. Важно ли развеять мифы вокруг этих людей? Хотя, наверно, заманчиво и что-то добавить к ним.

«С Энди, Берроузом и Али и «Велветс» и прочими я обнаружил, что у всех у них сложившиеся образы, которые мешают публике понимать их по-настоящему. Например, Берроуза люди считают очень холодным, сильным, ученым, загадочным парнем, лишенным чувства юмора, что прямо противоположно настоящему Берроузу: он очень милый, очень веселый человек. Поэтому думаю, что если я смогу донести это его чувство юмора в его творчестве станет более понятным для вас. «Голый завтрак» — веселая книга. Я просто хочу донести до публики истинную личность художника, чтобы они смогли его понять, не пугаясь далекого образа».

И это же верно для Уорхола?

«Если не больше. Энди сложно постичь, но если вам удастся понять, через что он прошел, чтобы донести до вас суть, значит, это сработало. Иисус Христос вдумчивый молчаливый парень, которому удалось выйти из ужасного затруднения, справиться со страхом смерти и уязвимости…».

Заметили ли вы какие-либо изменения в нем за те пять лет, что вы писали книгу?

«Так всегда происходит. Я очень хорошо знал Энди, но когда я занялся этим всерьез, я стал восхищаться им еще больше, потому что понял, через что он прошел, чтобы стать тем, кем он стал, сперва я этого не понимал. И еще я понял, как ему удалось сохранить чувство юмора и гуманизм, несмотря на тяжелое детство в 50-е, несмотря на то, что его все время отвергали. И я понял, что он — действительно великий человек. Очень смелый и сильный. Это вызывало раздражение у многих людей».