Шрифт:
Экая важность - ребенок, когда в мире опять все стало на свои места! Филип улыбнулся, рассердился на себя за эту улыбку и невольно улыбнулся снова - романтика вернулась в Италию, в стране не было больше плебеев, она сделалась прекрасной, любезной, обаятельной, как прежде. А мисс Эббот... она тоже была в своем роде прекрасна, несмотря на невоспитанность и ограниченность. Она не была безучастна к жизни и старалась прожить ее так, как считала нужным. И Генриетта... даже и та старалась.
В причинах, вызвавших столь превосходную перемену в Филипе, не было, собственно, ничего превосходного, и насмешки людей циничных были бы вполне оправданны. Однако ангелы и прочие практичные личности отнесутся к сей перемене с благоговением и назовут добрым деянием.
«Вид со Скалы (небольшие чаевые) прекраснее всего на закате», - пробормотал Филип как бы про себя.
– О ребенке не обмолвился ни разу, - повторила мисс Эббот. Она опять отошла к окну и опять принялась водить пальцем по изящным изгибам. Филип молча смотрел на нее и открывал в ней прелесть, которой не замечал раньше. Натура ее представляла поистине странную смесь.
– Вид со Скалы - правда ведь он прекрасен?
– Что здесь не прекрасно?
– ответила она мягко.
– Но мне бы хотелось быть Генриеттой, - добавила она, вкладывая в эти слова какой-то особый смысл.
– Оттого что Генриетта?..
Она не пояснила свою мысль, но он заключил, что она отдала дань сложности жизни. Для нее-то экспедиция не была ни легкой, ни увлекательной. Красота, зло, обаяние, вульгарность, загадочность - она тоже, хоть и против своей воли, признавала, что все это переплетается в клубок. Ее голос взволновал Филипа, когда она вдруг прервала молчание словами: «Мистер Герритон, подите сюда, взгляните!»
Она убрала стопку тарелок с готического окна, и они с Филипом высунулись наружу.
Против окна, зажатая внизу захудалыми домишками, вздымается высокая башня. Это - ваша башня. Стоит воздвигнуть баррикаду от башни к отелю, и всякое движение будет перекрыто. Подальше, там, где улица близ церкви пустеет, Мерли и Капоки, ваши родственники, поступают так же: они господствуют над Пьяццей, вы - над Сиенскими воротами. Горе тому, кто посмеет там показаться, он будет немедленно убит либо из луков, либо из арбалетов, либо при помощи греческого огня. И остерегайтесь окон спальни, ибо им угрожает башня Альдебрандески. Не раз бывало, что стрелы вонзались в стену и трепетали над умывальником. Хорошенько следите за этими окнами, а то как бы не повторились события февраля 1338 года, когда на отель неожиданно напали с тыла и тело вашего лучшего друга (вы с трудом признали его) выбросили с лестницы прямо вам под ноги.
– Она уходит вверх до самого неба, - проговорил Филип, - и вниз, прямо в преисподнюю.
– (Верхушка башни ярко освещалась солнцем, подножие, залепленное объявлениями, оставалось в тени.) - Не есть ли она символ города?
Мисс Эббот ничем не показала, что поняла его. Но они продолжали стоять рядом у окна, потому что там было прохладнее и просто им было приятно так стоять. Филип открыл в своей соседке изящество и легкость, которых не замечал в ней, живя в Англии. Узость взглядов ее была ужасающа, но все-таки она сознавала сложность мира, и это придавало ей трогательное очарование. Он не подозревал, что и в нем самом сейчас тоже больше привлекательности. Мы так тщеславны, что почитаем наш характер неизменным и неохотно признаем, что он изменился, даже когда перемена совершилась к лучшему.
На улицу высыпали жители - прогуляться перед обедом. Некоторые остановились, разглядывая объявления на башне.
– Уж не оперная ли там афиша?
– заметила мисс Эббот.
Филип надел пенсне.
– «Лючия ди Ламмермур». Маэстро Доницетти. Единственное представление. Сегодня вечером.
– Опера? Тут?
– Что ж такого? Итальянцы в Монтериано тоже умеют жить. Они хотят иметь все, как у людей, пусть даже это все - плохого качества. Вот таким образом у них и накапливается так много хорошего. Каким бы скверным ни был сегодняшний спектакль, он по крайней мере будет полон жизни. Итальянцы не умеют наслаждаться музыкой тихо, как это делают несносные немцы. Публика принимает посильное участие в представлении - иногда более чем посильное.
– А нельзя нам пойти?
Он не удержался и съязвил, но не зло:
– Но ведь мы здесь, чтобы спасать ребенка!
Тут же он проклял себя. Оживление, радость в ее лице потухли, она стала прежней мисс Эббот из Состона, хорошей, добродетельной (уж это не вызывало никаких сомнений), но чудовищно скучной. Скучная, да еще полная раскаяния - что может быть убийственнее подобного сочетания? Он тщетно пытался преодолеть этот барьер, как вдруг услышал звук открывающейся двери.
Они виновато отпрянули от окна, как будто их застали за флиртом. Неожиданный оборот приняло их свидание. Гнев, циничность, непреклонная мораль вылились в дружелюбное чувство друг к другу и к городу, который их принимал. И вот теперь в столовой появилась Генриетта, резкая, цельная, громоздкая - та же, что и в Англии: характер ее не менялся никогда, а настроение - только под большим давлением. Однако даже Генриетте не было чуждо все человеческое, после чая она подобрела и не сделала Филипу выговора (а вполне могла бы) за то, что он не застал Джино. Она осыпала мисс Эббот любезностями и без конца восклицала, что приезд Каролины - удачнейшее совпадение на свете. Каролина не опровергала этого.