Клеопатра внимательно слушала и осторожно разглядывала Сервилию. Это не укрылось от стареющей красавицы и приятно польстило. Сервилия считала, что даже в таком возрасте может дать урок соблазнения любой молодой красотке. Египетская царица годилась ей в дочери, но в качестве соблазнительницы Сервилия все еще чувствовала себя уверенно.

Конечно, она заметила внимание Клеопатры и приписала его восхищению и желанию поучиться. Даже снисходительно усмехнулась: эта глупышка решила, что, родив Цезарю сына, навсегда привязала его к себе? Ничего, быстро поймет, что Рим не Александрия, и увлечься вот такой кривозубой и крючконосой Цезарь мог только в отсутствие нормальных женщин. Сервилия уже даже почувствовала к бывшему любовнику жалость, как надо было изголодаться, чтобы польститься на вот такую!..

Женщины щебетали обо всем и ни о чем, царица поддерживала разговор довольно вяло, это никого не удивляло. Они болтали о мужьях, любовниках и чьихто похождениях, все это было мало знакомо Клеопатре, вряд ли ей чтото говорили произносимые имена. Что ж, пусть учится. Если заявилась в Рим, то пусть принимает его правила игры!

Ктото упомянул Цицерона. Дочь Сервилии Юния зачемто обернулась к царице с вопросом, знает ли она, кто это? Клеопатра кивнула:

– Да, он вчера был у меня.

– Кто был?

– Цицерон. Мы долго беседовали.

Вот это новость! Цицерон о чемто беседует с чужестранкой?

– О чем же?

– Для труда, который он задумал, необходим старинный папирус. Марк Туллий узнал, что такой есть в Александрийской библиотеке, и просил прислать для прочтения. Я обещала помочь.

– Но, кажется, Цицерон не увлекается историей Египта и не знает египетского языка? – немного натянуто произнесла Сервилия. Ей совсем не понравилось, что друг ее сына Марка Брута за его спиной общается с Клеопатрой.

– Большая часть папирусов Мусеума и библиотеки Александрии на греческом. Как и тот труд, о котором вел речь Цицерон.

– Терпеть не могу этого болтливого старикана! Из его уст так и льются желчь и яд! – фыркнула супруга Марка Антония. – Когданибудь он жестоко поплатится за свою болтовню!

– Эта взаимная нелюбовь всем давно известна, Фульвия! Нет, Цицерон очень умен, но только его речи не всегда доступны женщинам. И не всегда интересны. – Сервилия была старшей из беседовавших, а потому смотрела на остальных чуть свысока, стараясь, чтобы даже взглядом случайно не выдать зависть к молодым красавицам. Никто не должен знать, насколько стремительно стареющую Сервилию гложет досада на неумолимое время, уносящее красоту! Она старалась убедить себя, что приходящая с теми же годами опытность с успехом эту красоту заменяет. Но каждый вечер, проведенный в обществе юных прелестниц, убеждал, что мужчинам далеко не всегда нужны ее опыт и ум.

К счастью, Цезарь был из тех, кто умел ценить таковые.

Борясь с собой, Сервилия втайне завидовала тем, у кого печать прожитых лет еще не легла на лицо и фигуру. Единственной, кому не завидовала римская красавица, была египетская царица. Чему же тут завидовать? Внешность не ах какая, к тому же не римлянка, а значит, не вполне полноценная. Это позволяло смотреть на Клеопатру еще более свысока, чем на остальных.

Богата? Да, конечно, но это не обязательно, умная женщина способна заставить оплачивать свои прихоти любовников, можно даже не одного. Мужчины любят соревноваться меж собой не только в своих мужских увлечениях, но и в безрассудствах, творимых в угоду своим пассиям.

Еще до начала беседы Сервилия для себя решила, что Клеопатра не слишком умна, иначе не приехала бы в Рим, понимая, что ничего здесь не получит. К тому же притащить с собой малолетнего мужа!.. А если она на чтото рассчитывает, то к тому же и наивна. Наивная, не слишком красивая женщина в Риме никому не нужна даже при большом богатстве.

– Еще мы говорили с Цицероном о твоем, Сервилия, брате Катоне. Он очень лестно отзывался о его способностях и душевных качествах.

Клеопатра чуть схитрила: Цицерон не желал говорить ни о ком, кроме самого себя, Катона он упомянул лишь как пример служения обществу, но похвалив.

От этих слов Сервилия напряглась, как струна. Младший брат был противоположностью своей сестре, он действительно обладал широкой душой, настолько широкой, что и сам его дом был всегда открыт настежь. Раздавать деньги друзьям и просто нуждающимся для Катона было правилом. Эту способность жертвовать собой и своими средствами ради всеобщего блага очень ценил в нем Цицерон, хотя сам деньгами не разбрасывался. Написание биографии Катона помирило бывших давнымдавно в ссоре Марка Брута и «совесть Рима» Цицерона.

Сервилия высоко ценила разум и ораторское искусство Цицерона, но бывали минуты, когда ей, как и Фульвии, очень хотелось попросту выцарапать этой «совести» глаза. Правда, у матроны хватало ума не выдавать своих мыслей.

Но сейчас Сервилию поразили не слова о брате, а то, что Цицерон счел нужным разговаривать о Катоне с этой чужестранкой! Цицерон вообще не всякую женщину сочтет достойной долгой беседы.

– О чем же еще вы беседовали с Цицероном?

– О многом. О греческой поэзии, о греческих философах, о математике…