– Если вы думаете ранить меня этой уловкой и ущемить мое достоинство, извратив суть дела и мои чувства, вы глубоко ошибаетесь, дорогая тетя. Называйте меня жадным. Богу известно, каков я.

– У тебя нет чувства собственного достоинства.

– Это ваше мнение, и стоит оно не больше, чем остальные ваши мнения. Может быть, людям угодно считать вас непогрешимой – но не мне. Я вовсе не думаю, что ваш приговор нельзя обжаловать, обратившись к богу.

– Но ты действительно думаешь так, как говоришь?.. Настаиваешь после того, как я тебе отказала? Ты все готов попрать; ты чудовище, разбойник.

– Я человек.

– Несчастный. Но довольно; я отказываюсь отдать тебе дочь, отказываюсь, слышишь!

– Но я возьму ее! Я беру только то, что мне принадлежит.

– Уходи отсюда! – воскликнула сеньора, внезапно поднимаясь.- Тщеславный, ты думаешь, что моя дочь о тебе помнит?

– Она любит меня, как и я ее.

– Ложь, ложь.

– Она сама мне сказала. Простите, но в этом вопросе я больше доверяю ее мнению, чем мнению ее матери.

– Когда она тебе это сказала? Ведь ты ее не видел столько дней!

– Я виделся с ней этой ночью, и она поклялась мне в часовне перед распятием, что будет моей женой.

– О, какой скандал, какое богохульство!.. Что же это такое? Боже мой, какой позор! – воскликнула донья Перфекта, сжимая руками голову и расхаживая по комнате.- Росарио ночью выходила из комнаты?

– Она вышла, чтобы повидаться со мной. Пора было сделать

это.

– Как подло ты вел себя! Ты поступил, как вор, как низкий соблазнитель.

– Я действовал, как вы. У меня было благое намерение.

– И она пришла к тебе? Вот как! Я подозревала это. Сегодня на рассвете я застала ее одетой в комнате. Она сказала, что выходила зачем-то… Но настоящий преступник – ты, ты… Это позор, Пене, я ожидала от тебя всего, но не такого оскорбления… Все кончено… Уезжай. Ты больше не существуешь для меня. Я прощу тебя, если ты уедешь… Я ни слова не скажу твоему отцу… Какой чудовищный эгоизм! В твоем сердце нет любви! Ты не любишь мою дочь!

– Богу известно, как я ее обожаю, и этого мне достаточно.

– Не поминай бога, богохульник, замолчи! – вскричала донья Перфекта.- Во имя бога, которого я имею право призывать, потому что верую в него, я говорю тебе, что моя дочь никогда не будет твоей женой. Моя дочь спасена, Пене; моя дочь нэ может быть приговорена к жизни в аду, ибо союз с тобой – это ад.

– Росарио будет моей женой,- повторил математик с торжественным спокойствием.

Благочестивую сеньору больше всего раздражала спокойная сила ее племянника. Прерывающимся голосом она сказала ему:

– Не думай, что меня пугают твои угрозы. Я знаю, что говорю. По-твоему, выходит, что можно растоптать домашний очаг, семью, можно попрать человеческое достоинство и нарушить божественную волю?

– Я растопчу все,- ответил инженер, утрачивая свое спокойствие и все больше возбуждаясь.

– Ты все растопчешь! Да, теперь видно, что ты варвар, дикарь, насильник.

– Нет, дорогая тетя. Я – человек кроткий, прямой, честный, я непавижу насилие; но между вами и мной – вами, воплощающей закон, и мной, которому предназначено склониться перед утим законом, стоит бедное исстрадавшееся существо, ангел, жертва несправедливости и злобы. Зрелище этой несправедливости, этого неслыханного насилия превращает мою прямоту в жестокость, мою правоту – в силу, мою честность – в насилие, к какому прибегают убийцы и воры; это зрелище, сеньора, заставляет меня не уважать ваш закон; оно заставляет меня идти вперед, не обращая внимания на этот закон и попирая все на своем пути. И то, что кажется безрассудством, на самом деле – неизбежная закономерность. Я делаю то же, что делает общество в те эпохи, когда на пути его прогресса встает бессмысленное, возмутительное варварство. Оно разрушает варварство и движется вперед, в яростном порыве сметая все на своем пути. Таков и я сейчас – я и сам себя не узнаю. Я был разумным существом – и стал зверем, я был почтителен – и стал дерзок, я был цивилизованным человеком – и превратился в дикаря. Это вы довели меня до подобной крайности, до этого ужасного состояния, вы возмутили меня и заставили сойти с пути добра, по которому я спокойно шел. Кто же виноват, я или вы?

– Ты, ты!

– Ни вам, ни мне этого не решить. Я думаю, что мы оба не правы. В вас говорит дух насилия и несправедливости, во мне – несправедливость и дух насилия. Мы с вами стали варварами в одинаковой степени; мы боремся друг с другом и наносим друг другу удары без малейшего сострадания. И бог это допускает. Моя кровь будет на вашей совести; ваша – падет на мою. Довольно, сеньора. Я не хочу докучать вам бесполезными разговорами. Пора перейти к делу.

– Хорошо, перейдем к делу! – вымолвила донья Перфекта, и голос ее был похож на рычанье.- Не думай, что в Орбахосе нет жандармов.

– Прощайте, сеньора. Я удаляюсь из этого дома. Мы еще увидимся.

– Уходи же, уходи, уходи! – закричала она, отчаянным жестом указывая ему на дверь.

Пене Рей вышел. Донья Перфекта, произнеся несколько бессвязных слов, с несомненностью свидетельствующих об ее гневе, опустилась в кресло. Она устала,- а может быть, у нее был нервный припадок. Подбежали горничные.

– Позвать дона Иносенсио! – воскликнула она.- Сейчас же! Скорее!.. Пусть придет!..

Она закусила зубами платок.