В новом этом наряде наш праведник Криспин покрасовался в Хаэне всего несколько дней, пока не подвернулось выгодное дельце в Андухаре; добычу разделили честно, по правилам, но вскоре пошел слух, что пострадавший хлопочет о розыске грабителей, и Криспин предпочел убраться подальше, чтобы не попасть снова в такую передрягу, как в Малаге, где он спасся только чудом. Вместе с одним валенсианцем, статным и красивым молодцом, он, не забыв прихватить деньги, явился в Толедо — в этом городе оба они прежде бывали лишь проездом и потому не боялись быть узнанными. Валенсианца звали Хайме; отец его, проживавший в Валенсии, мастерил альпаргаты, а сынок, позволив себе кое-какие шалости с имуществом своих хозяев, был вынужден покинуть родину; теперь было ему двадцать два года; белолицый, светловолосый, он отличался веселым нравом, но главное, был смекалист, насмешлив и плутоват, одевался же — за счет своих жертв — щеголем, по последней моде. Вот однажды он и Криспин пошли к мессе в собор, а в той же капелле, где они расположились, слушала мессу Руфина, известная в Толедо под именем Эмеренсианы; Криспин сразу узнал ее и возликовал в душе; он постарался не попадаться ей на глаза, боясь быть узнанным, но опасался он напрасно — бритый подбородок и светское платье сделали его неузнаваемым для тех, кто видел его прежде в рясе отшельника. Он указал своему дружку Хайме на смазливую вдовушку и посоветовал пойти незаметно следом за ней, чтобы узнать, где она живет; найти ее дом оказалось нетрудно, а соседи сообщили, что зовут вдову донья Эмеренсиана де Менесес и что прибыла она вместе со своим отцом из Бадахоса. Криспин бесновался, вспоминая, как эта бабенка его провела, и дал клятву, что, раз уж судьба помогла ему встретить ее, он из Толедо не уедет, пока с лихвой не расквитается за кражу; для этого он подучил Хайме, как тот должен себя вести с Руфиной и что ей говорить, но не рассказал Хайме, что он, Криспин, кое-что о ней знает. Вскоре представился случай Хайме разыграть роль, которую они с Криспином отрепетировали до тонкостей: как-то в сумерки, когда звонили к вечерней службе, на улице, где стоял дом Руфины, произошла драка, и двое мужчин были тяжело ранены. Едва там показалась стража и, отправив раненых по домам на излечение, схватила кое-кого из прохожих, в стычке не участвовавших, как улица вовсе опустела — никому не хотелось безвинно угодить в тюрьму лишь за то, что он оказался на этой улице.

И тут-то началась комедия, придуманная Криспином и Хайме; наученный хитрецом-лжеотшельником, Хайме облачился в изящный черный костюм рыцаря ордена Монтеса и, подойдя к дому Руфины, оставил Криспину свой плащ, а сам с обнаженной шпагой, изображая на лице испуг, ринулся в дом; входная дверь оказалась отперта, Хайме поднялся по лестнице и вскочил в гостиную, где восседали на эстрадо сеньора вдовушка и две ее служанки. При появлении незнакомца с обнаженной шпагой, без плаща и явно чем-то устрашенного, женщины испугались. Руфина и служанки сошли с эстрадо, и Хайме сказал:

— Ежели красота, представшая моим взорам, не обделена жалостью, то я, о прекрасная дама, умоляю дать мне приют в доме вашем и спрятать от служителей правосудия, гонящихся за мной по пятам; мне случилось убить человека в стычке, вспыхнувшей на этой улице, за мной, как за убийцей, погнались, я побежал на соседнюю улицу и наверняка попался бы, кабы не стал сопротивляться; в храбром бою я ранил обоих стражников, явившихся со старшим алькальдом, а затем пустился наутек, ибо показывать спину блюстителям правосудия — не только учтиво, но и благоразумно. Итак, я ударился в бегство, а они — за мной; вдруг я заметил, что ваша дверь отперта, и решил искать защиты в этом доме; умоляю, ежели не во гнев вам будет, оставить меня здесь, пока восстановится порядок на улице и я смогу уйти; но коль вид мой вас пугает и сердит, я готов, рискуя жизнью, возвратиться на улицу, ибо предпочитаю очутиться в тюрьме, чем быть неучтивым в ваших глазах.

Мы уже описали наружность Хайме, которого с этой ночи следовало бы возвести в дворянское звание. Руфина пристально на него посмотрела, и вот она, столь чуждая любви, знавшая только любовь к деньгам и страсть к воровству, с первого взгляда на этого мужчину была покорена и сказала ему так:

Сострадание всегда присуще особам моего звания, тем паче что я, судя по приятному вашему облику, предполагаю в вас человека благородного; весьма огорчена постигшей вас бедой и предлагаю скрываться в моем доме столько, сколько будет необходимо, чтобы сбить с толку ваших преследователей, — было бы жестоко предать вас в их руки, когда есть возможность спасти; прошу вас, успокойтесь, — если блюстители порядка станут вас искать здесь, у меня есть тайник, где я могу надежно вас спрятать.

Юноша поблагодарил за доброту, на что Руфина ему сказала:

Вы, конечно, понимаете, что при вдовьем моем положении я веду жизнь самую уединенную; поэтому я и предлагаю вам оставаться в моем доме до тех пор, пока не уладится ваше дело; вскоре придет мой отец, и если он согласится, чтобы вы расположились в его комнате, я буду очень рада.

Хитрый малый снова поблагодарил за любезность. Вдруг их разговор был прерван сильным стуком в дверь и криками, чтобы немедленно отворили служителям правосудия; сперва все испугались, но Руфина быстро оправилась от страха и, взявши Хайме за руку, повела его в свою туалетную комнату, где одна стенка была двойная, да еще прикрытая ковром; там Руфина спрятала гостя, сказав, чтобы он не тревожился — найти, мол, его здесь никто не сможет; лишь после этого она велела отпереть дверь, и вошел Криспин; поступок этот был, конечно, рискованный, Руфина могла его узнать, однако он надеялся на то, что новый наряд совсем его преобразил; вместе с Криспином был еще его приятель из таких же; на правах слуг правосудия они несли фонарь, жезл и имели огнестрельное оружие; так, оба вошли в дом вдовы, которая встретила их весьма приветливо, делая вид, что не понимает, зачем они явились. Криспин вежливо ей поклонился и сказал:

Хотя с моей стороны, любезная сеньора, не слишком учтиво причинять вам беспокойство, долг службы велит нам не щадить сил для его выполнения; я послан сеньором коррехидором обыскать дома в этой части города, дабы найти некоего преступника; в соседних домах мы уже побывали, остался только ваш; простите, ежели мы учиним осмотр, — мы обязаны повиноваться своему начальству и своей совести.

Полагаю, что мое честное слово в том, что сюда никто не заходил, — отвечала Руфина, — могло бы для вас быть не менее убедительным, чем обыск, однако я не хочу, чтобы меня считали укрывательницей злостных преступников, — ежели таков этот несчастный, — а потому предоставляю вам осмотреть весь дом и убедиться, что того, кого вы ищете, здесь нет.

Служанка со свечой освещала им путь, они осмотрели большую часть дома, но не весь, как бы желая этим выказать учтивость. И так же любезно, как вошли, они простились с хозяйкой; Криспин, решившись на этот шаг, ставил под угрозу свою жизнь, но ему надо было, чтобы товарищ верней сыграл роль, им же, Криспином, придуманную.

Мнимый кабальеро вышел из тайника, изображая на лице радость, что преследователи его ие нашли, и рассыпался в пылких благодарностях милосердию вдовы. Она же, с каждой минутой все более разгораясь страстью, сказала, что, кабы ее воля, она исполнила бы все его желанья, но придется, мол, подождать отца, и она постарается убедить старика, по крайней мере, в эту ночь не позволить гостю выйти на улицу.

Напротив, — сказал Хайме, приметивший, что вдовушка глядит на него умильно, — я хотел умолять вас дать мне дозволение уйти, ибо я намерен укрыться в монастыре и оттуда известить своих слуг, где я нахожусь, а завтра — уехать в Севилью и поселиться там, пока мне не разрешат вернуться на родину.

Руфину его намерение огорчило, она попросила Хайме не спешить с этим шагом, который может ввергнуть его в опасность, — не лучше ли переждать у нее в доме хотя бы несколько часов?