– … Пришел вчера вечером загадочный, задумчивый такой – Кобель! Я после занятий с Татьяной только, только ноги переставлять начала нормально. Поинтересовался спокойно, «какое время я выделю ему на встречи в своем плотном расписании». Я, как идиотка, не чувствуя подвоха, начала прикидывать, что в субботу смогу пораньше освободиться и весь вечер с ним провести… Сдались ему эти выходные и «девушка-призрак», про которую все знают, но никто не видит, как собаке пятая нога.

Наливаем, выпиваем, слушаем, не перебиваем, хотя внутри все клокочет от бешенства. Вон и у Лесенка от обиды и нашего молчаливого сочувствия слезы на глаза наворачиваются и того и гляди бурным потоком выльются на нас.

– Видите ли, ему надоело на вечеринки, устраиваемые друзьями, ходить одному, постоянно объясняя, что любимая девушка в очередной раз променяла его на чешки и зеркальный зал.

– Стадное животное, - не удержавшись, бурчу.

– Так, девочки, не чокаясь, накатили еще по одной, чтобы поглубже лежалось. – Катька ловко раздает наполненную тару.

– И знаете, что самое обидное?

Мы киваем, как болванчики, то ли соглашаясь, что действительно обидно, то ли с тем, что все знаем, но факт остается фактом, ободренная нами Леся продолжает изливать подробности.

– Оказывается, он считает, что заниматься танцами можно только ради удовольствия, и не видит толку обучаться этому серьезно, чтобы потом работать учителем в школе. Предатель! Словно с родителями сговорился.

– Вот урод. – Экспрессивно восклицает Катька. – Закапываем девочки, закапываем.

Чувствую, что от активности наших кладбищенских экспериментов собственные разочарования на любовном фронте, подпитанные тридцатиградусным напитком и проблемами Олеси, крепчают и приобретают размах вселенских масштабов.

Не к месту в разгар наших «увеселений» снова раздается звонок в дверь.

– Родители? – С долей испуга спрашиваю я.

Олеся мотает головой.

– Не-е-ет. Они на даче… у друзей… сегодня день рождения отмечают.

– Тогда, кто?

Она пожимает плечами.

– Сейчас выясним.

Под надоедливую трель мы на цыпочках прокрадываемся к двери, оставив Катю на кухне, чтобы она в случае необходимости смогла смести со стола все улики.

Олеся смотрит в глазок и, бледнея, отступает.

– ОН! – Изображает губами.

– Кто он? – Недоуменно шепчу в ответ.

– Сергей, - раздраженная моей непонятливостью, она топает ногой, сводя на нет всю конспирацию.

– И что он здесь забыл?

– Откуда я знаю!

– Так узнай!

– Не хочу.

– Олесь, открой. Я учебники, которые ты у меня забыла, принес. – Раздается из-за двери.

Вопросительно смотрю на подругу: - Может, помириться хочет?

Все-таки я пьяный и злой романтик. Пьяный, потому что ощущаю, что мне сейчас море по колено. Романтик, так как готова выйти к этому придурку, и если начнет каяться, сделать все, чтобы помирить их. Ну а злой, так, на всякий случай, если какая-нибудь сволочь окончательно разуверит меня в наличии счастливой любви.

После недолгих колебаний Лесенок все же открывает дверь.

– На, забери, ты у меня их оставила. – Грубо с порога даже без элементарного – здрасте. – Я тебе диск давал…

Я не даю ему закончить. Быстро затянув готовую расплакаться подругу в квартиру, выхожу, нет вылетаю, как сбесившийся Тузик, к нему в коридор.

Тыкая пальцем куда-то в район груди и яростно сверкая глазами, я заставляю отступать его к лифту.

– Еще раз твоя облезлая задница появится в радиусе ста метров от Олеси, по любому поводу. Не важно, по какому. Диски, книжки или иная, какая блажь, я тебя сама лично погребу под ними. Скотина эгоистичная. Да как ты мог?! Хотел расстаться, расставайся. Зачем бить по больному? Зачем своими культяпками мечту ломать? Думаешь и без тебя охотников мало, прививающих ей комплексов? – Говорю. Нет, почти кричу. А перед глазами, не Сергей, а Леха, который, то дает надежду, то бьет по чувствам так, что руки опускаются. И сама себе начинаешь казаться безликой тенью. – Да она каждую свободную минутку тебе отдавала, а потом ночами за учебниками корпела. Знаешь? А ведь ты не достоин ее. Иди. Гуляй со своими придурками. Найди себе какую-нибудь ПТУшницу, которая читает по слогам и выражается на трехэтажном. Такая как раз по тебе. Вали.

Выплеснув все это, вижу, как багровеет от злости его идеальная, без единого прыщика смазливая рожа, но в глазах таится растерянность под наносной бравадой.

– Ты действительно больная, Никитина. Правильно пацаны говорят. Бешеная!
– Выплевывает он и, разворачиваясь, уходит.

Я смотрю ему вслед и чувствую, что запал, подтолкнувший резкий выплеск эмоций, исчез, оставив после себя ощущение глубокого опустошения, смущения и боли.

Секунду еще стою и, наконец, возвращаюсь.

Захлопнув дверь, бессильно сползаю на пол. Слезы ручьями стекают по щекам. Это не Сереге я выговаривала, а Лешке.

– Свет, молодчинка! Как ты его! – Катька с Лесей чуть ли не хлопают в ладоши от радости, но тут же останавливаются, непонимающе глядя на меня. – Ники, солнышко, ты что!

– Люблю ЕГО! – Захлебываясь, мямлю.

– Кого? Серегу? – Они смотрят ошарашенными глазами, а мне хочется бить кулаками по полу от несправедливости.

– Ко-го? Нет! Лешку лю-б-лю. – Почти завываю от отчаянья.