— Папируса осталось уже немного, — ответил Соклей. — Мы только что продали большую его часть одному здешнему военному.

— И должно быть, получили хорошую цену, поскольку Птолемей и Антигон воюют друг с другом, — заметил Абибаал.

Он не был дураком.

— Пурпурную краску я могу получить там, где ее делают. А вот благовония… Это благовония из родосских роз?

Менедем кивнул.

— Именно, почтеннейший. Они еще более душистые, чем ваш бальзам.

— Но не такие редкие, — заметил Абимилкий.

— Благовония пользуются большим спросом, чем бальзам, — сказал Соклей.

— Потому что больше людей могут позволить себе их купить, — парировал Абибаал. — Какого размера кувшины с благовониями?

— В каждом по два котила, — ответил Менедем.

Кувшины были не очень большими.

— Обычного размера, — сказал Абибаал, кивнув так, как часто делали варвары. — Тогда один из этих кувшинов — за драхму веса бальзама.

— Да это же просто кошмар! — закричал Менедем, хотя не так уж сильно ужаснулся. — Мы должны получить за кувшин хотя бы три драхмы бальзама.

Спустя полчаса оскорблений и криков они сговорились на двух драхмах и оболе бальзама — по весу — за каждый кувшин благовоний.

— Для эллина ты не такой уж плохой торговец, — заметил Абибаал, когда они пожали друг другу руки.

— Из уст финикийца это высокая похвала, — сказал Менедем.

И оба они довольно улыбнулись, ибо каждый из них считал себя победителем в торге.

Соклей с удовольствием смотрел, как Кос все больше поднимался из моря по мере того, как к нему приближалась «Афродита»: это был один из самых красивых островов, славящийся всевозможными фруктами, но особенно своими винами. Совсем близко от города, так что можно дойти пешком, зеленели яркой молодой весенней листвой тутовые сады. Чуть дальше в глубь острова, на возвышенности, стоял величественный мраморный Асклепион. Когда акатос проплыл мимо святилища бога-целителя — его с трудом можно было рассмотреть с юга, — Менедем заметил:

— В храме есть всевозможные подношения от людей, исцеленных этим богом.

— И я знаю, о каком именно подношении ты думаешь, — ответил Соклей.

— Да неужели? — Менедем говорил таким невинным голосом, что Соклей уверился в своей правоте.

— Знаю наверняка. О встающей из моря Афродите работы Апелла.

Двоюродный брат Соклея бесстыдно ухмыльнулся.

— Картина с изображением красивой девушки… красивой богини, к тому же обнаженной, — куда интересней, чем все эти статуэтки колен и ног людей, благодаря богу исцелившихся от мозолей и болезней суставов.

— Однако картина заставляет гадать, а от чего же исцелился Алелл, — сказал Соклей. — От триппера, может быть?

— Зубоскал, — ответил Менедем. — Портрет Антигона его работы тоже есть в Асклепии.

— Верно, — согласился Соклей. — Вот если бы весь эллинский мир можно было вылечить не только от Одноглазого Старика, но и от всех генералов.

Менедем засмеялся и хлопнул в ладоши.

— А вот это мудрое замечание, мой дорогой. Боюсь, слишком мудрое, чтобы надеяться, что такое случится.

Соклей кивнул в знак согласия, он и сам подумал, что на подобную удачу рассчитывать нечего. И он любил историю за то, чему она его научила, а именно: полисам не нужны соперничающие генералы, чтобы оправдать междоусобные свары. Нынче, однако, войны приняли куда более грандиозный размах. Фукидид, считавший, что Пелопоннесская война была самой грандиозной войной из всех, которые когда-либо вели эллины, изумился бы и пришел в ужас, узнав, что творили преемники Александра.

Несколько пятиярусников Птолемея патрулировали воды за пределами гавани города Коса — он назывался так же, как и остров, на котором он лежал. Соклея бы удивило, если бы у Птолемея не оказалось в море судов, готовых в любой момент вступить в сражение.

Город был обращен на северо-восток, туда, где всего в сотне стадий лежал на материке Галикарнас. Там Антигон наверняка держал свой флот, и, без сомнения, его суда тоже патрулировали воды близ тамошней гавани. Ни один из генералов не стал бы рисковать, позволяя другому застигнуть его врасплох.

Одна из патрульных галер заметила «Афродиту» и устремилась к ней, словно бегущая по воде водомерка. Ряды длинных весел поднимались и опускались с безупречной слаженностью, которая свидетельствовала о хорошо вымуштрованной команде.