Соклей кивнул.

Большинство рабов, не рожденных в неволе, могли бы рассказать подобные ужасные истории.

Майбия продолжала:

— Я теперь смотреть на этого Тития Манлия, который управляющий для Гилиппа, и смеяться, зная, что это может случиться и с римлянин… Хотя, скорее всего, те, кто его поймать, не задирать его хитон, он же такой уродливый и все такое.

— Значит, он римлянин? — спросил Соклей. — Признаться, я не могу как следует разобраться во всех этих италийских племенах. Непохоже, чтобы хоть одно из них стало когда-нибудь слишком многочисленным.

Когда Соклей поцеловал Майбию на прощание, она вцепилась в него и пробормотала:

— Тебе бы не понравилось взять меня себе теперь?

Приподняв бровь, он ответил:

— Моя дорогая, ты очень мила, и ты бесподобна в постели. А теперь я скажу кое-что, что поможет нам лучше поладить: не докучай мне просьбами. Чем больше ты вынуждаешь меня сделать то-то и то-то, тем больше шансов, что я так не поступлю. Ты поняла?

— Угу, — сказала она тихо.

Вспышка гнева мелькнула в ее зеленых глазах, но Майбия всеми силами постаралась ее скрыть и лишь добавила:

— Ты бесподобный, верно?

— Так все говорят, — ответил Соклей и ушел.

«Она хочет, чтобы я в нее влюбился, — подумал он, шагая к дому. — Влюбленные мужчины тратят много денег и совершают всевозможные глупости».

Менедем, похоже, влюблялся в каждом городе по меньшей мере в одну женщину. Но жизнь торговца, который никогда нигде не остается надолго, вероятно, удерживала его двоюродного брата от того, чтобы не наделать еще больших глупостей, чем он уже совершил.

Когда Соклей вернулся домой, Менедем весь сиял. А еще он исполнял одну из песен, которые накануне звучали на симпосии в доме Гилиппа. Соклей с обличающим видом указал на него пальцем.

— Ты снова ухлестываешь за женой торговца рыбой!

— Не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь, мой дорогой друг. — Менедем сильнее всего действовал на нервы двоюродному брату, когда пытался принять самый невинный вид.

— Да уж конечно! — сказал Соклей.

— Слушай, успокойся, — отозвался Менедем, а потом перешел в наступление: — Пока ты покупал безделушки для своей любовницы и занимался тому подобными глупостями, я беспокоился о делах. Кратий наконец заплатил за паву назначенную нами цену.

— Это хорошо, — ответил Соклей. — Теперь у нас остались всего две проклятущие твари да еще птенцы.

Птенцы бегали по двору, пищали, клевали зерно, жучков и ящериц и время от времени — друг друга.

— Я купил гусыню, чтобы она помогала павам высиживать яйца, — сказал Менедем. — Судя по всему, самки павлина не очень хорошие матери.

— Это верно, — согласился Соклей. — Хорошо, что птенцы могут позаботиться о себе почти с момента рождения, а то бы пропали, бедняги.

Он посмотрел на гусыню, которая действительно выказывала куда больше интереса к высиживанию яиц, чем любая из оставшихся пав.

— Мне жаль, что одна из глупых птиц прыгнула в море, — со вздохом продолжил Соклей.

— Мне тоже жаль, — ответил Менедем. — Но тут уж ничего не поделаешь.

Он приподнял бровь.

— Ты собираешься купить эту рыжеволосую малышку кельтку?.. Хотя какую там малышку! Эту большую кельтку, хотел я сказать, — и увезти с собой?

— Во всяком случае, она меня на это подбивает, — признался Соклей.

— Еще бы, — кивнул Менедем. — И ее можно понять. Если бы ты сам застрял в борделе, разве ты не мечтал бы оттуда выбраться?

— Только самый отчаявшийся хозяин борделя стал бы держать меня вместе со своими хорошенькими мальчиками, — заметил Соклей, чем вызвал у своего двоюродного брата приступ смеха. — Знаешь, а она очень красивая… — серьезно заявил он.

— Тебе виднее, — перебил Менедем.

— Мне она кажется красивой, значит, она и впрямь красива, — сказал Соклей. — Она красива, и у нее есть много причин быть со мной милой, и…

— Так чего тебе еще желать? — снова перебил брата Менедем.

— Я желаю, чтобы со мной были милыми, даже если на то нет веских причин, — ответил Соклей. — Но речь сейчас не обо мне. Речь идет о тебе… По крайней мере, шла, пока ты ловко не сменил тему разговора. Ты и эта Филлис…