– Вроде того, – ответил он.

Трактирщик снова усмехнулся, но гоготать больше не стал.

Ужасней всего было то, что Скарню не мог просто так уйти. Ему пришлось покрутиться близ стойки еще немного, допить пивко – и все это время болтать ни о чем. Иначе он выбился бы из образа, а это привлекало внимание.

Скрывать душевные страдания оказалось не легче, чем телесную рану. Он всегда знал, что Краста упряма и своевольна, – но что нашло на нее, чтобы заставить отдаться альгарвейскому офицеру? Едва ли Краста знала это сама; с рефлексией у нее всегда было скверно.

Покинув в должный черед рыночную площадь, капитан позволил себе вздохнуть украдкой. Краста сама постелила себе постель – или, возможно, доверила это горничной; ей на той постели и спать… видимо, с пресловутым полковником Лурканио. Скарню снова вздохнул. Что бы ни творила Краста, поделать с этим ее брат ничего не мог.

Он прошагал уже немало, прежде чем сообразил, что вообще-то ошибся. Предположим, он и его товарищи сумеют каким-то образом вышвырнуть оккупантов с валмиерской земли. Лурканио уйдет. Краста, надо думать, останется. И что дальше? Скарню представить себе этого не мог – но ничего хорошего.

– Моя родная сестра, – бормотал он под нос, шагая по обочине дороги вдоль поля. Это было безопасно: местность вокруг просматривалась на добрый выстрел. – Моя родная сестра!

В страшном сне ему не могло привидеться, что в гражданской войне они с Крастой окажутся по разные стороны баррикад.

Вернувшись на хутор, он первым делом рассказал новость Рауну и Меркеле. Он понимал, что нужды в этом нет – никто в здешних краях не свяжет его имя с именем столичной дамы. Но капитан предпочел не рисковать: пускай лучше товарищи узнают об этом от него, чем от кого-то другого.

Рауну починял ступеньки перед хозяйской верандой. Молча он выслушал Скарню и, с ненужной силой вколотив пару гвоздей глубоко в дерево, ответил:

– Это нелегко проглотить, вашбродь…. да, так, пожалуй, и не придумаешь, что было б трудней.

Меркеля взяла Скарню за руку:

– Пошли со мной наверх.

Рауну покраснел до ушей и, торопливо заколотив последний гвоздь, и торопливо пошел прочь. Поднимаясь вслед за Меркелей в спальню, Скарню слышал, как удаляются его шаги. Если она вознамерилась таким образом поправить ему настроение, у нее это, пожалуй, выйдет.

Добравшись до последней ступени, Меркеля обернулась. Скарню протянул к ней руки. Она шагнула к нему – и отвесила такую оплеуху, что тот еле удержался на ногах.

Скарню шарахнулся и, одной рукой схватившись за щеку, другой уцепился за дверной косяк, чтобы не упасть.

– Силы горние! – воскликнул он. Во рту появился вкус крови. – Это еще за что?

Глаза Меркели сверкнули:

– Я тебе скажу, за что! За то, что тебе не все равно, что станется с твоей сестрой, этой альгарвейской шлюхой!

– Она все же моя сестра, – пробормотал Скарню.

Щека его горела огнем. Он осторожно провел кончиком языка по зубам, проверяя, все ли на месте.

– У тебя больше нет сестры, – безапелляционно заявила Меркеля – сейчас она очень напоминала Красту. – Если бы она знала, чем ты занят, думаешь, не разболтала бы все своему рыжему граф-полковнику, как, бишь, его там – чтоб его силы преисподние пожрали вместе с его подлым именем!

Скарню хотел сказать: «Нет, конечно!», но слова застряли в глотке. Он понятия не имел, что сделала бы Краста, узнав, что ее брат – один из редких упрямцев (и упрямиц), что поддерживают в провинции тлеющие угли освободительной войны. Может, и промолчала бы… А может, и нет.

Меркеля заметила сомнение на его лице.

– Ты, по крайней мере, не пытаешься мне соврать, – кивнула она. – Это уже что-то.

– Лурканио, – прохрипел Скарню. – Его зовут Лурканио.

– Мне плевать, как его зовут, – сказала Меркеля. – Он альгарвеец. Этого достаточно. Твоя сестра отдалась ему, и теперь у тебя нет сестры.

– Ага, – тупо пробормотал Скарню.

Он давно знал, что Меркеля смотрит на мир незамутненным взглядом. Но, как он ни старался, в этот раз не мог найти ошибку в ее рассуждениях.

Она пристально посмотрела на капитана и кивнула снова, как бы с неохотным одобрением. Потом одним внезапным движением сдернула рубашку через голову и швырнула на пол. Так же торопливо она скинула башмаки, сняла штаны и исподнее. Бросившись на стоящую рядом кровать, она протянула Скарню руки.

– У тебя нет сестры, – повторила она. – Но у тебя есть я.

Скарню вздохнуть не успел, как оказался раздет. Он рухнул на перину рядом с Меркелей. Они отчаянно вцепились друг в друга. Скарню нередко думал, что ни с какой другой женщиной не любился так яростно и бурно – этот раз был из таких. Меркеля впивалась зубами в его плечи почти до крови, ногти ее полосовали ему спину и бока. Он стискивал ее все крепче, все настойчивей и жарче, а она жалась к нему, требуя грубой силы. Когда мгновения спустя он вошел в нее, Скарню уже было все равно, что испытывает его подруга – наслаждение или боль, и, судя по ее стонам и вскрикам, она сама не знала – а может, не осознавала разницы. Губы их сомкнулись, заглушая ее стон, и через несколько яростных толчков Скарню сам разрядился в ее теле.