– Я не замечала…

– И везде ловко выкручивается, – продолжала Ирина, – сухим из воды выходит. У него же строительная компания была, он ее продать успел, а кредиты и не подумал возвращать. И теперь неизвестно, чем занимается.

Ирина говорила убежденно. Может, с таким же энтузиазмом она выступала в суде, будучи уверенной в собственной правоте и хорошем гонораре.

– Ну, милиция разберется.

– Кто? Милиция? Не смеши меня! На них Аванесов давит, а они пыжатся и всех остальных прессуют. Но если человек упрется – ничего они не вытащат, а мы все немного недоговариваем, и прямых улик ни против кого нет. Так что будет еще один глухарь Бусыгину, я уверена.

– А он как?

– А он никак. Бусыгин – посредственность. Он на пенсию генералом не выйдет. Привык в делах копаться, когда спешить некуда и фигурантов дофига. И пусть себе копается. Как только у Аванесова запал кончится, все зависнет надолго – поверь мне, я эту контору знаю. А так дядька ничего, конечно, не лишен признаков интеллекта. С юморком. Вывел он меня сегодня этим юморком…

Ирина еще немного посидела, обнимая батарею, и засобиралась.

– Пойду. Нужно еще к завтрашнему заседанию подготовиться. Две папки бумаг дома, а я все об Аванесовой думаю. Не повезло ей. А, говорят, влюбилась она в него, как кошка, перед отцом его отстояла. И, может, что-то бы у них и получилось…

Когда Ирина ушла, стало нестерпимо тихо. Я включила радио, потом телевизор. Потом все вырубила и попыталась уснуть.

Думать было бесполезно. Что толку застревать в ситуации, вязнуть в болоте сплошных подозрений? Мы это уже пережили, мы проскочили.

Я пыталась выловить ту мысль, которая меня порадовала, но она ныряла под другие. Что-то проскользнуло приятное в этом разговоре с Ириной, что-то было… Сон не шел, вспомнилась вдруг статья, которую я так и не довела ума на работе и которая завтра должна была уйти в печать. Нужно приехать в офис пораньше, чтобы ее добить. А вечером нужно увидеться с…

Ах, вот она, эта мысль: Бусыгин – не бабник и далеко не всем подследственным предлагает встретиться в неофициальной обстановке. Это неожиданно порадовало. Найденная мысль столкнула в дерганый сон, в котором были и Ирина, и майор, и даже его напарник, который вдруг собрал все листы в стопку и перевязал огромным красным бантом:

– А я все это время стихи писал! Вы не знали? Теперь издам свой сборник, получше, чем у Пушкина.

Раздалась аплодисменты, и я проснулась. Небо за окном было еще темным, но валил снег.

7. ДАР

Нужен ли человеку дар, который не может найти дороги к другим людям?

Сначала ты не задумываешься над этим. Ты рад дару, как обычно бываешь рад любому подарку – от родителей, друзей или Бога. И только насладившись этим даром, начинаешь думать о том, нужен ли он тебе. Дар – тайна, о которой никто не знает, не потому что ты хочешь ее скрыть, а потому что она никого не интересует.

Не хочу говорить «талант». Скажем так – некоторое умение, некоторый навык, которого нет у других. А у тебя он есть – ты можешь создать из холста и краски чувство, из материальной сущности – нематериальную. Тебе дано.

Люди, которые это понимают, – твои друзья и поклонники, но их так мало. Они страстные, верные фанаты, но тебе этого недостаточно. Других их дар сделал известными во всем мире, принес им деньги и славу, а тебе дал только кучку преданных фанов.

Дар действует избирательно. На одних – очень сильно, вплоть до готовности пойти на все, чтобы сохранить и защитить его, а других оставляет совершенно равнодушными и холодными. Амплитуды восприятия не совпадают.

– Если это настоящий дар, он найдет свою дорогу. Если Бог дал талант, он даст ему признание, – так мне сказала моя мама.

Так мне сказала моя мама, когда отец отвернулся от меня. Дар не нашел дороги даже к его сердцу. Судьба не решается на уровне смертных. Ничего не значат рекламные компании и раскрутка сайта.

Я научился просто жить. Просто рисовать. Просто делать то, что умею, пользоваться навыком без особого смысла. Просто зарабатывать деньги. Просто вертеться в колесе будней. И я верчусь.

Дал слабинку. Даже хуже – плакал на глазах у друзей. Но эти друзья… именно они и довели тогда. Чокнутые, помешанные на том, чего они не могу понять, но к чему привязаны намертво. Я люблю их, конечно, я люблю их. Я пишу для них. Я жду их оценки. Я живу их одобрением. Я нежусь в их восхищенных взглядах. А иначе – совсем мрачной была бы моя жизнь.