6. ИРИНА

У моего дома в машине ждала Ирина.

– Я уже к тебе поднималась, и стучала, и по улице гуляла. Представь, мобильный на работе забыла – позвонить не могу, хожу и жду.

– А ты зачем вообще? Так неожиданно.

– Меня сегодня Бусыгин вызывал, – сказала Ирина. – Мы раньше с ним по разным делам пересекались, а теперь он смотрит на меня, как на буйно помешанную. Так неприятно.

Она вошла за мной в квартиру. Не снимая плаща, прислонилась к батарее.

– Холодно. Я такая мерзлячка, дома все обогреватели гудят на полную мощность.

– И что он?

– Резко изменил мнение обо мне. Не знал, говорит, Ирина Владиславовна, что вы тоже в этой секте состоите. И мой Женька сразу напрягся – не хватало, мол, чтобы моих сотрудников как соучастников вызывали. Это конторе не на пользу. Нужно же было кому-то эту дуру Аванесову хлопнуть! Хотя, правильно, конечно. И Бусыгин прессует – веришь? Меня, опытного юриста, с образованием, с опытом, пытается вписать в схему…

– Может… это… домогается чего? – спросила я о своем.

– Кто? Бусыгин? Ты его видела? Он же не по этим делам.

Ирина расстегнула плащ и осталась пить чай.

– И, понимаешь, на первый план грязь лезет, эти разбирательства, а все светлое скрывается в тень…

Уже не получалось не говорить о следствии, не обсуждать, не делиться. Все оказались втянуты.

– С Женькой напряжно все… напряжно. Нельзя мне с ним рвать, мы с ним уже пять лет так. Уже и жена его глаза на все закрыла, у них же двое детей, маленькие еще, десяти и двенадцати лет девочки. И у меня уже так болело, что я не смогу заново в новый роман встревать. Устала я от этого. А у нас с ним прочный бизнес, прочный…

– Может, коньяку?

– Давай.

Стало немного теплее. И как обычно от теплоты – жалко Ирину, жалко Женькину жену, жалко себя…

– А ты как с Горчаковым познакомилась? – спросила я Ирину.

– Да, было одно дело. Мэр продал монастырские земли за городом, и вокруг монастыря стали расти виллы, все ближе и ближе. Монахам судиться не с руки вроде, да еще и с городским головой, но если смириться – ничего не останется, ни клочка земли. Обратились в наше бюро, я к ним выехала, стали бумаги разбирать, всю историю монастыря подняли – чуть ли не со времен татаро-монгольского ига. Потом в церковь зашла – уже на обратном пути – свечку поставить. И встретила Ивана. То есть, как встретила… Я за день так устала, в глазах от бумаг рябило, в церкви освещение рассеянное, и мне Горчаков почему-то в белых одеждах показался, светлым таким силуэтом. А он просто в джинсах белых был и майке, а ветровку на плечи накинул – ничего, конечно, по ветру не развевалось и не трепетало. Иконы там разглядывал. А я подошла и перед ним застыла. Он обернулся. Не знаю, что у меня в глазах было, но он даже испугался.

– Вам плохо? На воздух?

Вывел меня из церкви, усадил на крыльцо, закурил, сел рядом. И наваждение прошло, понятное дело.

– Я адвокат, – говорю. – Буду интересы церкви в суде представлять.

– А я художник, – говорит он. – Значит, все нормально.

Я до этого его не знала и ни одной картины его не видела. А потом, когда увидела, все повторилось – какое-то сияние, тепло, он. Хотя просто пейзаж был нарисован: река, закат и монастырь вдали – на той земле, которую мы у мэра отвоевали.

И дальше жизнь идет: Женька сделал меня компаньоном, ввел в состав совета директоров, стали встречаться, летом на Кипр слетала отдохнуть, но все это имеет смысл, только если он есть. Если его нет, это все не имеет смысла. Нет тепла. И когда Бусыгин сказал, что все это – фанатизм, секта для духовно-нуждающихся, психически-неустойчивых, зависимых и слабых людей, мне его убить хотелось. Не спорить, не переубеждать, а убить…

– Мне он то же самое сказал, с той только разницей, что я нервничала больше всех перед его свадьбой…

Ирина кивнула.

– Все нервничали. Все ревновали. Все боялись за него. Но, думаю, только у Стаса хватило бы денег заказать Аванесову. Правда, Бусыгину я этого не сказала.

– Стас же банкрот.

Ира хмыкнула.

– Банкрот? Кредитов нахватал, а теперь банкрот? Знаю я, сколько это банкротство ему стоило! И подумай сама: мы его меньше всех знаем. Откуда он прибился? А шальной ведь малый – несдержанный, резкий, вроде и душа нараспашку, а на всех – камень за пазухой.