Берта пожимает плечами.

– Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты не просчитываешь на пять ходов вперед. Даже на два хода не просчитываешь. Да, у них водятся деньги. А ты знаешь, какие они халявщики? Они же медсестрами бесплатно пользуются. Зачем им ты?

Шурка опускает голову. Опять Берта права. Никому в своей жизни Шурка не была особо нужна, всегда хваталась за первого встречного в надежде выйти замуж – иметь семью, дом и детей. Все, отпало как невозможное. Устарело. Отошло. Приоритеты изменились.

– Помни о том, что тебе нужно быть очень внимательной. Оценивай с первого взгляда, не упусти свой шанс. Твой шанс должен быть, как минимум, хорошо упакован, оснащен мобилой и автомобилем. Если ты осмотришься на местности, то поймешь, что в наше время такие шансы нередки, тем более в столице.

Шурка оглядывается, как под гипнозом. Видит, как из лифта выходит тот парень, которого во дворе обмела старуха. Он, продолжая говорить что-то в телефон, подходит к белой двери в конце коридора.

– Смотри, – замечает его Берта. – Этот вполне годится на роль Шанса. Он относительно молод, дорого одет и уже минуты три бубнит в трубу...

– Три?

Берта за руку увлекает Шурку вслед за Шансом.

– Сейчас он узнает, что с его болезненной мамочкой или коматозным папочкой, и будет целиком в нашем распоряжении...

Шурка смотрит широко раскрытыми глазами.

Из реанимации к ожидающему выходит доктор и произносит глухо, разводя руки привычным жестом сожаления:

– Примите мои соболезнования. Она умерла. Сердце не выдержало. Это все...

– А... а... а ребенок?

– Ребенок тоже умер.

Шурка видит, как спина парня выпрямляется и напрягается до хруста позвонков. Он резко отворачивается от врача и продолжает говорить в мобилку:

– Э, Костик, позови сюда Шнура. Я не приду сегодня. Пусть без меня прокрутятся. Она умерла. Все, трындец... Кому заплатить? Заткнись! Пусть Шнур приедет. Я жду.

Шурка чувствует, как Берта тащит ее назад, но ее взгляд словно прирос к лицу незнакомца. Совершенно белое, безжизненное лицо с резкими черными линими бровей и губ – черно-белое лицо. Впадины глаз – океаны черноты, зияющие дыры мертвого космического пространства.

Она идет за Бертой, не оглядываясь, а та по пути продолжает излагать свои выкладки.

– Нет. Сама видишь, что внешность – это только полдела. Этот шанс не годится... Совсем. Совершенно.

– Почему?

– Милая моя, он же бандит! Бандюган с большой дороги! Здесь полно таких отморозков. Никогда, ни за что на свете, ни за какие деньги не связывайся с бандитами. Они очень опасны. Непредсказуемы и грубы. Убьют и фамилии не спросят.

– Он бандит?

Берта делает жест отчаяния.

Двор опять занесло желтой листвой, Шурка шуршит стертыми кроссовками, а Берта щелкает своими каблучками, накалывая листья на шпильки, как бутерброды.

– Что ты нос повесила? Сейчас такси возьмем – поедем ко мне чай пить. Я и так опоздала, придется Томке лишний час оплачивать, – вспоминает она о девчонке-няньке, которая сидит с Никитой. – В садике никакой гигиены, одни бациллы.

– А ты в детстве не ходила в садик? – вдруг спрашивает Шурка.

– Нет. Я же с бабушкой жила, в деревне.

Берта принимается ловить такси.

«Значит, не в садике. Где же тогда мы познакомились?» – снова задумывается Шурка, глядя на маленькую и изящную фигуру подруги в кожаном плаще.

Откуда берутся у человека комплексы? Сложно поверить, что из детства. В детстве мать в Шурочке души не чаяла, и отец считал, что Шурочка – совершенство. И в школе Шурочка была круглой отличницей и лучшей в классе. А выросло из Шурочки Бог знает что – что-то высокое, с тяжелыми бедрами и длинными холодными ступнями.

– Если в тебя въелся комплекс неполноценности, его из тебя никакие психологи и аутотреннинги не вышибут, – говорит Берта за чаем. – Тебе придется с ним жить – это твоя точка отсчета. Я – объективно – считаю, что ты выглядишь неплохо, у тебя выразительные глаза...

– А все остальное – жопа, – подсказывает Шурка.

– И ты, глядя в зеркало, считаешь, что жить с такой внешнотью сложно. А в то же время – должна с ней жить и не чувствовать себя ущербной. Какой выход?

Берта поправляет светлые кудри и ждет ответа.