Поглядев по сторонам, господин этот спустя полминуты покинул свой наблюдательный пост и быстро пошел между столиками в глубину зала, дружески кивая и подавая руку приятелям. Он остановился в углу, перед столиком, за которым сидели два человека. Старший из них, смуглолицый сухощавый муж чина с бородой, подстриженной «а ля Баттенберг», смотрел спокойно и немного насмешливо. Он был изящно одет и держал на коленях черный портфель, какие носят адвокаты. У его соседа, молодого человека в сером костюме из грубого домотканого сукна, было живое лицо, а взгляд застенчиво-удивленный и любопытный — очевидно, он не был столичным жителем, а приехал из провинции.

— Здравствуй, Балтов, — крикнул вошедший смуглолицему.

— А! Жорж! — Балтов встал и протянул руку новому посетителю в то время, как тот вешал свое пальто на гвоздь. — Что тебе заказать?

— Мерси, мерси… пожалуй, выпью рюмочку коньяку, совсем закоченел, — ответил Жорж и, придвинув стул, тяжело плюхнулся на него. Потом устремил глаза на молодого человека, который машинально взял со стола немецкую газету и стал ее просматривать, вероятно, чувствуя себя неловко оттого, что Балтов не познакомил его с Жоржем.

— Ах да, надо же вас познакомить! — сказал Балтов. — Аврамов, учитель из Добрича {218} .

— Аврамов? Уж не брат ли нашего архивариуса Аврамова? Ведь он тоже из Добрича! Очень рад! — выкрикнул Жорж, перебив Балтова, так что тот даже не успел назвать его фамилию. — Аврамов — мой сослуживец, чудесный человек… Так, значит, вы его брат?

— Нет, мы не братья; в Добриче есть и другие Аврамовы, — застенчиво ответил провинциальный учитель и покраснел.

— Все равно… Очень приятно. Вы давно здесь?

— Он приехал третьего дня, — ответил Балтов.

— Кельнер!.. Еще два пива и один коньяк… А вы изволили приехать в столицу впервые?

— Впервые.

— Что же так — посреди зимы?

— Так уж получилось.

— Ну, и какое же впечатление произвела на вас София? — равнодушно, почти машинально спросил Жорж, разглядывая рисунки на объявлениях в немецкой газете.

— Замечательное впечатление, — ответил Аврамов с жаром.

— То есть как это замечательное? Чем же она вам понравилась? — произнес Жорж слегка недовольным и укоризненным тоном, положив газету на столик.

Аврамов немного смутился и ответил:

— Чем? Прежде всего мне понравились улицы, красивые здания, богатые магазины… Город уже стал походить на столицу…

— И культура наша тоже понравилась? — спросил Жорж со смехом.

Аврамов удивленно взглянул на него.

— Почему же нет? И культура тоже! — вмешался Балтов, приходя на помощь провинциалу. — Где же и быть культуре, как не в столице? Уж не в Бейлер-чифлике {219} ли?

Жорж с жадностью опрокинул рюмку коньяку, впился решительным и воинственным взглядом в Балтова и сказал негромко:

— Культура?.. Скажи лучше — еврейское засилье, немецкое засилье, дурацкие моды и прожигание жизни, а никак не культура! Ни тени ее нет… Надо быть слепым, чтобы не понимать, что такое наша культура… Его высокоблагородие приехал из провинции; немудрено, что все его чарует и восхищает… Но кто смотрит в корень, кто знает, на чем построены все эти столичные декорации, тот видит только фальшь, позолоту и расточительство… Господин… простите, запамятовал, как вас величают.

— Аврамов.

— Господин Аврамов, поймите, что вся эта роскошь не даруется нам свыше — за нее надо платить миллионы левов; а имеем мы эти миллионы?.. Нет. Кто же их нам дает? Немцы! Иначе говоря, мы все больше и больше влезаем в долги… Да, каждая новая улица, каждый дом или богатый магазин — это новое звено в цепи экономического рабства, которой нас опутали немцы и евреи; каждое платье, шкаф, безделушка, иголка, которыми нас снабжают бесчисленные гешефтмахеры, — это кусок хлеба, отнятый чужеземной эксплуатацией у бедного болгарского ремесленника и торговца, это — последний смертоносный удар по нашей умирающей промышленности. А все эти пышные балы и празднества, которые теперь в моде и разоряют нашу аристократию — праздную аристократию, — опустошают болгарскую мошну, как эпидемии опустошают города… И все, все, что мы видим, что делаем и что называем прогрессом, — все это только обезьянье подражание, и ведет оно к нашему экономическому и моральному подчинению иностранцам… Вот какие дела, господин Балтов… Покорно благодарю за такую культуру… По мне лучше бы наша столица походила на Бейлер-чифлик, но болгарские миллионы оставались бы в Болгарии… Культурными мы можем стать и позже. А сейчас мы нищие…

Закончив эту горячую речь, Жорж сдвинул шляпу со лба и гневно постучал тростью по столику, призывая кельнера.

Аврамов все еще смотрел ему в рот, так он был удивлен и потрясен всем, что услышал.

— Прости, Жорж, — спокойно проговорил Балтов, — но ты, как всегда, экзальтирован и все преувеличиваешь или извращаешь… Все это крайности.

— Я говорю правду, Балтов! Ведь я не адвокат!

— Ты говоришь парадоксы, слегка сдобренные правдой…

— Я говорю всю правду и только правду — попробуй меня опровергнуть…

— Zwei Gl"asser Bier [52] … и еще рюмку коньяку с закуской, — повернулся Жорж к кельнеру, явившемуся на его зов.

— Хорошо, предположим, ты говоришь правду, но все это очень старые истины, допотопные истины, и не ты их открыл — не считай себя Колумбом, — живо возразил Балтов. — Не в красноречии дело — что пользы в словах? — а в том, чтобы искоренить зло… найти лекарство от него… И если ты сделаешь это великое открытие, я тебе руку поцелую… Но на мой взгляд все, что происходит у нас, неизбежно должно происходить: мы будем подражать западноевропейцам, мы будем заимствовать у них моды и занимать деньги, пока сами не станем на ноги… Никто не смог выдержать напор времени, даже Китай, — и мы не выдержим… Мы все знаем, что это так… Но где лекарство, где лекарство, вот что ты мне скажи!