Примерно к тому времени относится дикое увлечение училищных весельчаков — делать «велосипеды», от которых между пальцами ног у спящих остаются страшные волдыри. Однажды в детдоме увальни из старших классов состроили Зубу такую шутку. Месяц мучился с ногой. Поэтому, когда он увидел плачущего над своим волдырем Мишку Ковалева, глаза у него сделались бешеными.

Крутько он догнал у пруда, за два километра от училища. Пустив ему красную юшку, он пообещал проделывать это по возможности чаще. Интерес к «велосипедам» сразу пошел на убыль и вскоре совсем пропал.

Что до самих ребят, то они Зуба уважали. А кто особого уважения не питал, тот просто остерегался с ним связываться. Природа не поскупилась на материал, когда кроила этого парнишку. Многие в училище завидовали его по-взрослому перекатистым мускулам и крутым кулакам. Конечно, иной раз и ему крепко доставалось, когда дело доходило до хорошей драки. Но он не осторожничал, если чувствовал за собой справедливость,— а вдруг, мол, не одолею.

Паренька этого уважали, и многие не прочь были бы с ним дружить. Мишка Ковалев, так тот с первых дней тянулся к нему. Хлипкий и довольно робкий Мишка больше всего на свете ценил то, чем сам был обделен — силу и смелость. Только Зуб упорно не замечал Мишкиной привязанности. Правда, он покровительствовал ему, но только как слабому. А дружбой это нельзя было назвать. Да и другим он не отдавал особого предпочтения.

А еще была у Зуба никому не понятная в группе странность. Ни с того, ни с сего он скучнел, вовсе отмахивался от ребят, а потом, ни у кого не спросясь, уходил в город. Иногда появлялся в училище только на следующий день все такой же молчаливый. Оживал он через день-другой.

Где он болтался, никто не знал, а расспрашивать было бесполезно. Мишка Ковалев объяснял это просто: ничего, мол, удивительного нет, просто характер у него так устроен, что иногда ему нужна полная свобода. Все решили, что Зубу действительно надо иногда послоняться по городу.

Конечно, воспитатели, особенно Ноль Нолич, были не в восторге от этого Зубова «устройства». Но они, видать, с самого начала решили, что рано или поздно Зубарева турнут из училища, поэтому нет особого смысла тратиться на подобного рода психологические загадки.

Словом, не успев испечься в училищном пироге, этот паренек оказался чем-то вроде отрезанного ломтя. Бывает иногда, чего уж там...

А между прочим, никакого особого «устройства» в Зубовом характере в помине не было. Будь ребята повнимательнее, они бы, наверняка, заметили одну закономерность: Зубово исчезновение совпадает с теми днями, когда ребятам особенно часто приходят посылки и письма из дома. Посылки эти приходят с маминым теплом, которого Зуб никогда не знал, но о котором мечтал с тех пор, как помнит себя. Когда Зуба угощали чем-нибудь домашним, у него было такое чувство, словно он крадет чужое, неположенное ему в жизни родительское тепло,

Было тут и другое. Однажды в детдоме, когда он учился в первом классе, объявились родители одного мальчишки. Этот счастливый случай взбудоражил детдом. Зуб твердо решил, что за ним тоже должны приехать. Ночами, укрывшись с головой одеялом, он представлял себе, как это произойдет. Иногда он засыпал со слезами на глазах, а заснув, долго счастливо улыбался.

С восьми лет, с той самой поры, Юра Зубарев стал бегать на железнодорожную станцию встречать поезда. С годами он разуверился в том, что его родители живы, вернее, окончательно поверил, что их нет. Однако привычка встречать поезда осталась. И в Луково он не изменил этой привычке.

4

...— Там и сторожить-то нечего,— уговаривал Санька Крутько. Оглянувшись по сторонам, он шепнул:— Я сала возьму, вдвоем пошамаем.

— Шел бы ты в сарай со своим салом!— зыркнул на него Зуб.— Куркуль.

Санька покраснел. В общежитии все знали, какой он прижимистый. Придет ему посылка из дома— ни с кем не поделится. Спрячется в дровяной сарай и лопает втихомолку.

Зуб обдумывал, стоит ли клевать на Санькину авантюру, а язык тем временем как бы сам собой вспоминал вкус антоновки,

— Ну что, слабо?—презрительно растянул свои мокрые губы Санька. Это был последний козырь, потому что Зуб никогда слабаком себя не выказывал.— Как хочешь, без тебя охотники найдутся, не такие, как ты.

Зуб сглотнул слюну.

— Ну гляди, нарвемся на сторожа, умоешься у меня!

И он показал Саньке свой шершавый кулак. Тот стерпел, только беспокойно шмыгнул носом. Потом спросил:

— Пацанов поманить?

— Салом будешь манить?

— При чем тут сало? Далось всем это сало...

Крутько шустро обежал комнаты и подбил еще человек семь любителей отряхивать колхозные сады. Мишку Ковалева он и не звал, поскольку — слабак. Но тот узнал, что Зуб тоже собирается, и сам напросился.

Ребятня быстро сдернула наволочки с подушек — воровать так уж воровать! Засунув их в карманы форменных милистиновых штанов, оравушка двинула за город.

Улица кончалась одноэтажными училищными корпусами. Дальше начинались широкие поля, за ними — пруд, куда ребятня бегала купаться. Еще дальше, за двумя лесополосами, раскинулся колхозный сад. До него километров пять, не меньше.