У нас до сих пор толком не было менеджера но, к счастью, мы наняли юриста, который всё нам объяснял. Подготовка к заключению контракта повела за собой изменения в отношениях внутри группы: нам пришлось создать официальную оболочку для того, что было принципом «один за всех, и все за одного». Я вообще не знал, нужно ли нам соглашение о сотрудничестве. Зачем оно нам? Эй, мы же друзья. Но наш юрист защищал наши интересы внутри группы, за что я всегда буду ему благодарен. Он отлично поработал, объяснив нам и убедившись, что мы поняли последствия и различные тонкости контрактов между участниками группы и между группой и лейблом.

Разделение гонораров привело к серьёзному конфликту. Раньше, во времена дуэта Роджерса и Хаммерстейна и других американских композиторских команд, существовала традиция создания песен, когда один музыкант писал музыку, а другой - стихи. Но песни так не писались у большинства групп 1980-х – и уж точно не у нашей. Ганзы не были одной из тех групп, где один человек писал все песни или где написание распределялось между двумя, как у Роллингов – мы всё делали вместе, кучей разных способов. И мы обнаружили, что спорим о том, о чём раньше и речи не заходило: нет, Я написал эту часть; нет, Я её написал! У каждого была своя версия того, как всё создавалось, и в течение недели всё это нарастало и запутывалось. И так как было сложно сказать, кто именно что именно написал, мы наконец-таки согласились разделить всё поровну между собой. Юрист закрепил это документально, и спасибо Господу за это.

После всех попоек, Chrysalis предложили наибольший гонорар, что-то около $400,000, но мы не собирались с ними ничего заключать: как большинство записывающих компаний, они хотели нас смягчить – как музыкально, так и внешне. Геффен предложил куда меньше, $250,000, но Том Зутот, парень из A&R (Artists and repertoire – служба, занимающаяся поиском музыкальных талантов и звукозаписывающих компаний для них – прим. пер.) преследующий интересы Геффена, правильно говорил о том, как мы должны быть спродюссированы – он это понял.

Том говорил, что с Геффеном у нас будет полная творческая свобода, и для нас это было решающим доводом – только если это будет на бумаге. И об этом наш юрист тоже позаботился. Наши песни для нас были куда более важны, чем деньги, предлагаемые лейблами, не желающими предоставлять нам свободу. Никто не мог указывать нам, как записываться.

На каждом шагу этого пути я думал что, никто никогда этого у нас не отнимет – мы заключили сделку с крупным лейблом. И заключение такой сделки было крупным событием, изменившим наши жизни.

Когда мы, в конце концов, подписали сделку на шесть записей 26 марта 1998, особого шума не было. Мы не переглядывались, говоря друг другу что-нибудь вроде “Hихуя себе!”. Мы получили $75,000 от прибыли вперёд, разделили на пятерых ($15,000 на каждого) и по половине от своей доли, $7500 сразу же взяли, ещё по половине отдав нашим новым бухгалтерам на личные расходы на время записи. Оставшиеся 175 тысяч бухгалтеры распределили на расходы группы и затраты на работу над альбомом.

Когда контракт с Геффеном был только-только заключён, мы арендовали дешёвую репетиционную точку в Глендейле, около Бурбанкской линии. По нескольким причинам нам надо было уехать из Гарднера поскорее, но мы не хотели ехать в SIR в Голливуде или ещё какое-нибудь дорогостоящее место. Нашей новой точкой был старый торговый центр – к тому времени давно не функционирующий - называемый «Golden Mall». Там была сцена. Нам приходилось каждый день вытаскивать туда всё оборудование: он не был в нашем распоряжении круглосуточно и с замком или что-то в этом роде – у нас не было на это денег. У нас там была комната, и туда нам присылали чеки. Мы со Слэшем взяли их и понесли в банк в Глендейле. Мы не открывали счета; мы просто зашли и попросили обналичить чеки. Кажется, это подняло тревогу. Им пришлось звонить разным людям, включая бухгалтеров Геффена. Не способствовало и то, что чек Слэша был выдан на имя “Стэш”.

Эксл тоже не открыл счёт. Как и Слэшу, ему надо было официально сменить имя, а открывать счёт на иное имя, кроме как Эксл, он отказывался. Поэтому сложилось так, что деньги мы все хранили в голенищах сапог или под кроватями, и надолго они не задержались. Я часто подолгу торчал в музыкальном магазине, возле нашей репбазы в Гарднере, чтобы подобрать себе идеальный набор, и здешние продавцы наверняка были крайне удивлены, когда я однажды зашёл и купил всё то, на что ранее так много глазел – заплатив наличными! Уверен, они уже давно занесли меня в категорию людей, никогда нихрена не намеревающихся покупать. Я купил Fender Jazz Special и Gallien-Krueger 800RB, который сделал звучание моего баса современным. Я также сделал первые татуировки: два револьвера и розу на левом плече, кинжал с надписью «Guns’N Roses» и дракона – все три в течение нескольких недель. Также я купил несколько пар ковбойских сапог и штанов. Все мы купили новой одежды, что тогда казалось роскошью.

Я также купил стальную цепочку с небольшим навесным замочком на ней и стал носить на шее – она была как та, которую носил Сид Вишез, басист Sex Pistols. Мне было определено нести это знамя – знамя панк-рока – несмотря на то, насколько крупный лейбл заключал с нами сделку. К тому времени, как мы получили деньги, я встречался с девушкой из Голливуда. У нас у всех были девушки, с которыми мы могли встретиться, если хотели отдохнуть от репетиций – некоторые из них были подругами по сексу, некоторые – просто подругами. В общем, мне удалось, спрятать от себя самого немного денег, чтобы вносить плату за аренду на полгода или около того. Даже полплаты за аренду, если быть точнее: ещё одна моя подруга хотела переехать в Голливуд из родительского дома где-то в Оранж Каунти - и мы с ней решили поселиться в однокомнатной квартире, которую нашли в крестсентских Холмах недалеко от Сансета. Она поселилась в спальне, а я – на полу кухни, где я отгородился, повесив простыню и создав себе маленькую тёмную нору. Последним штрихом в моей новой роскошной жизни было заполнение холодильника. Я мог позволить себе есть! Это успех.

Внезапно мне больше не надо было продолжать работу. У меня был конверт с семью с половиной тысячами в сапоге, и мы собирались записать на студии наш новый альбом и отправиться в тур. Как и на любой работе, коллеги знали, что я был музыкантом, и знали, что это моё. Они даже приходили на несколько выступлений – в спортивных костюмах или вроде того – чтобы посмотреть, что это из себя представляет. Проблема состояла в том, что я многое знал о делах, которые шли не совсем по закону. Как ты уволишься с работы вроде этой? Проводится ли какое-либо расследование или опрос в случае ухода? Это как-то не приходило мне в голову за год, который я тут проработал.