Нелл закусила губу. Он думал, что она боится осуждения со стороны высшего света. Ему и в голову не приходило, что она боится собственной нехватки знаний и воспитания.

— Рядом с тобой люди чувствуют себя совсем не так, как ты говоришь. Им с тобой хорошо, они такие, какие есть.

— Но никогда полностью, всегда не до конца. В этом мире никто и никогда не может быть собой до конца. Вечно есть какие‑то претензии, притворство…

Его слова напомнили ей о загадке выступления шведского пианиста на вечере у Аллентонов.

— Так вот почему ты не поставил свое имя под собственным фортепианным сочинением? Ты хочешь, чтобы никто не знал о твоем авторстве, потому что боишься насмешек?

— Ничего я не боюсь, — нахмурился Саймон. — Я уже говорил тебе, что не ищу одобрения кого бы то ни было. Во всяком случае, не в этих кругах.

— Тебе не кажется, что ты вполне заслуживаешь похвалы за свою музыку?

— Может, и так. Для меня это ничего не значит.

Она посмотрела на свои руки. В такие минуты, как сейчас, она особенно остро чувствовала пропасть между ними. Он говорил о своем безразличии к общественному мнению как о сознательно выбранном стиле поведения, в то время как она отлично знала, что такой роскошью, как безразличие к мнению окружающих, могут наслаждаться лишь немногие богачи и аристократы. Когда она сама просила милостыню у дороги, каприз какой‑нибудь блестящей светской дамы значил для нее все на свете!

Нетерпеливо фыркнув, Саймон пересел на сиденье рядом с Нелл. Взяв ее лицо обеими руками, он пристально посмотрел ей в глаза.

— Рассказывай, — сказал он.

Она молчала. Он был для нее средоточием всех ее мыслимых и немыслимых мечтаний.

— Я не могу тебе этого объяснить, — выдавила она наконец, с трудом сглотнув подступивший к горлу ком.

— Можешь, — возразил он. — Если дело не в Кэтрин… тогда тебя взволновала несправедливость? Я имею в виду ту нищенку у дороги. Но теперь в твоей власти многое изменить. Ты же сама это понимаешь.

Он говорил так серьезно, так старался разобраться в ее мыслях, понять ее.

— И в этом тоже, — прошептала она.

Она никак не могла признаться, что главной причиной пожирающей ее тревоги был он сам. Вернее, боль в сердце.

Впрочем, это была сладкая боль. Теперь ей было забавно вспоминать, как она поверила во все, что он лгал ей о себе. Дескать, неудачник, заботящийся только о своем кошельке. Но очень скоро она поняла, что это далеко не так.

Саймон оказался добрым, невероятно умным, с великолепным чувством юмора и, хоть он не признался бы в этом и под дулом пистолета, очень тонко чувствующим. На самом деле ему было не все равно, что о нем думают окружающие. Иначе он бы так не старался скрыть свое истинное лицо — и свою музыку — от всего мира.

— Ты очень хороший человек, — произнесла Нелл. — Ты это знаешь?

Он не совсем правильно понял ее, решив, что она говорит о социальной несправедливости.

— Ты права насчет нищеты, — произнес Саймон. — Это действительно должно волновать всех нас. Эти благотворительные организации, которые в действительности ничего не делают, — их надо заставить работать по‑другому. И ты это сможешь. Ведь теперь очень многое будет в твоей власти.

Нелл не сдержала улыбки, услышав эти слова.

— Вот так‑то лучше, — обрадовался Саймон.

— Да, — шепотом согласилась она.

Потом притянула к себе его голову и нежно поцеловала. Он тут же ответил на ее поцелуй, прижав к спинке сиденья. Его сильные руки обняли ее, и ее страхи стали таять, словно ночные кошмары при свете дня. Его смелые ласки и крепкие объятия словно говорили ей — ты моя и всегда будешь моей.

Она запустила пальцы в его шевелюру, и он был этим приятно удивлен. Его поцелуи стали еще жарче, еще настойчивее. Он был готов дать ей то, в чем она сейчас так нуждалась, — тепло, ласку… любовь. И это она ценила в нем превыше всего.

Здесь, в карете, пространство принадлежало только им двоим. Здесь они могли принадлежать друг другу безоглядно. Пусть Кэтрин отказалась от нее, не захотев признать в ней родную сестру, зато она нужна Саймону. Он взял ее в жены и никому не отдаст.

Рука Саймона стала приподнимать одну за другой ее юбки. Дюйм за дюймом его ладонь заполнялась шелком и кружевом, пока ноги Нелл не обнажились выше колен. Тогда она неожиданно повалила его на сиденье, уселась верхом на его бедра и навалилась на грудь. Саймон прерывисто дышал и постанывал. Высокий, широкоплечий, легкий на ногу, он обладал отлично развитой мускулатурой и крепкими костями. Он без всяких усилий держал ее на бедрах, крепко обняв за талию. Нелл наслаждалась ощущением сильного мужского тела под собой. Он был ответом на все ее вопросы, обещанием новых сюрпризов и открытий. Он никогда не разочаровывал ее.

Она еще сильнее прижалась к нему, чтобы между их телами не осталось и дюйма свободного пространства. Думать о сохранении равновесия ей было не нужно — ведь Саймон держал ее крепко. Они жадно и страстно целовались. Ей хотелось проникнуть под его кожу и слиться с его чудесным телом, чтобы понять, каково это — быть мужчиной. В Саймоне было что‑то магическое, и ей хотелось заполучить хоть капельку этой магии.

Накидка сползла с ее плеч и мягко упала к ногам. Саймон нежно покусывал ее шею, потом переместился ниже и ловко схватил зубами кружевную косынку, прикрывавшую декольте платья. Медленно и плавно Саймон стянул этот кусочек кружева. Его руки скользнули вдоль ее тела, а губы прильнули к верхнему полукружию груди. Он что‑то восхищенно шептал между горячими поцелуями. Слов она разобрать не могла, но интонация была восторженно‑молитвенная, и это наполняло ее радостью — он хотел ее.