С этими словами он отвернулся от Карнэла и подошел ко мне.

— С каких это пор вы держите сторону лорда Уорика, Рэйф Перси? — спросил он, понизив голос.

— Я вовсе не на его стороне, — ответил я.

— Неужели? А по виду никак не скажешь, — сказал он с укоризной.

— Я отлично понимаю, что вы имеете в виду, сэр Джордж, — ответил я. — Я знаю: если королевский любимец будет убит или изувечен ударом шпаги на земле Виргинии, Виргинской компании, и без того уже находящейся в немилости, будет нелегко оправдаться перед его величеством. Но я думаю, что милорд Саутгэмптон, сэр Эдвин Сэндз и сэр Джордж Ирдли все же справятся с этой задачей, особенно если смогут доставить его величеству человека, которого король несомненно сочтет единственным настоящим бунтовщиком и убийцей. Дайте нам довести бой до конца, сэр. Ведь вы можете сейчас удалиться и пребывать в глубоком неведении относительно нашего поединка. Если погибну я, вам нечего будет опасаться. Если погибнет он, что ж, я убегать не стану, а «Счастливое возвращение» отплывает уже завтра.

— А что станется с вашей женой, когда вы оставите ее вдовой? — резко спросил он.

Немного встречал я в жизни людей лучше сэра Джорджа Ирдли, нашего прямодушного, простого и храброго губернатора. Мужество и честность его натуры располагали к доверию, и люди невольно делились с ним своими тайными горестями и заботами, а потом не чувствовали ни страха, ни стыда, так как знали, что мысли его прямы и просты, а речь всегда сдержанна. Я посмотрел ему в глаза и дал прочесть по моему лицу то, чего ни за что не показал бы никому другому.

— Быть может, Господь пошлет ей другого защитника, — сказал я. — Во всяком случае, ей не придется выходить замуж за него.

Сэр Джордж повернулся на каблуках и опять встал между нами.

— Милорд Карнэл и вы, капитан Перси, — начал он, — хорошенько обдумайте то, что я сейчас скажу, поскольку что я скажу, то и сделаю. Выбирайте: либо вы здесь, в моем присутствии, вложите шпаги в ножны, дав мне слово чести не обнажать их друг против друга, покуда король не изъявит свою волю Компании, а Компания не передаст ее нам, и в знак перемирия пожмете друг другу руки; либо время до возвращения корабля с распоряжениями его величества и Виргинской компании вы оба проведете в строгом заточении: вы, капитан Перси, в тюрьме, а вы, милорд Карнэл — в моем собственном бедном жилище, где я приложу все усилия, чтобы ваши дни текли как можно приятнее. Я все сказал, джентльмены. Теперь слово за вами.

Возражений не последовало. Что касается меня, то я знал Джорджа Ирдли слишком хорошо, чтобы пытаться с ним спорить; более того, будь я на его месте, я поступил бы так же. Что до милорда Карнэла, не знаю, какие черные мысли роились в его злобном мозгу, но лицо его выразило неохотное согласие, хотя было оно надменно, мрачно и дышало жаждой мщения. Действуя одновременно, мы медленно вложили шпаги в ножны, потом еще медленнее повторили за губернатором слова краткой клятвы. Лицо сэра Джорджа просветлело от облегчения.

— Возьмитесь за руки, джентльмены, и пойдемте завтракать ко мне домой, где вы будете нападать только на паштет из каплуна да на добрый эль.

В гробовом молчании рука милорда Карнэла и моя соприкоснулись кончиками пальцев.

Теперь уже все вокруг нас было залито солнечным светом, туман на реке быстро таял, вовсю распевали птицы, деревья покачивались и шелестели от легкого утреннего ветерка. Со стороны города донеслась барабанная дробь, созывающая прихожан на молитву. Потом в чистом прозрачном воздухе послышался серебристый звон колоколов. Губернатор снял шляпу.

— Давайте все вместе пойдем в церковь, — торжественно проговорил он. — Наши щеки сейчас раскраснелись, будто от лихорадки, пульс у всех учащен. Должно быть, есть среди нас и такие, чьи сердца преисполнены досады, гнева и ненависти. По-моему, для тех, кто одержим подобными страстями, не сыскать лучшего места, чем храм. Правда, при условии, что там они не дадут своим чувствам выплеснуться наружу.

Мы вошли и сели на скамью. На кафедре стоял мастер Джереми Спэрроу. Группами и в одиночку в церковь начали входить горожане.

По проходу шествовали закаленные бородатые мужи, солдаты и моряки, видевшие много битв; за ними шли молодые люди: младшие сыновья и младшие братья, промотавшие свою долю наследства; на скамьях для слуг, спотыкаясь в полумраке, рассаживались батраки; женщины входили медленно и тихо, к юбкам некоторых жались дети.

Одна, с лицом, затененным накидкой, вошла в одиночку и так же, отдельно ото всех опустилась на колени. Среди слуг, тараща глаза, стояли один или два черных раба, а сзади всех — ссыльный преступник, из тех, что недавно прислал нам король.

В раскрытые окна лился свет летнего солнца. Мягкий и словно бы душистый, он равно ласкал и поднятое к небу лицо священника, и голову каторжника, и всех, кто сидел между ними. Писание и молитву преподобный Спэрроу читал важно и проникновенно, но когда запел гимн, голос его возвысился над голосами прихожан, словно глас некоего могучего архангела. Это ликующее пение все еще отдавалось под сводами церкви и звенело в наших сердцах, когда мы читали символ меры.

Когда служба окончилась, прихожане подождали, чтобы первым вышел губернатор. Возле двери он начал уговаривать меня пойти с ним и остальными в его дом позавтракать. Я поблагодарил, но, придумав какую-то отговорку, отказался. После того как он со своим знатным гостем покинул церковный двор, а вслед за тем разошлись и горожане, мы с женой и пастором пошли вместе домой по росистому лугу, окруженные сверкающим великолепием утра, и на всех деревьях, во всех кустах весело и беззаботно щебетали птицы.